Отморозки 2 Земляной Орлов

– ...Вот так, - усмехнулся Львов и разделил деньги на две равные кучки.
– Двадцать три тысячи - на дивизию, и столько же - на Партию.

– Умеешь ты с людьми общий язык находить, - в свою очередь усмехнулся Сталин.
– Глеб, что ты этому околоточному сделал, что он тебе такие деньги притащил? Ты пояснял, но я как-то недопонял...

– А он теперь старший над всем местным преступным миром, - беззаботно махнул рукой Львов.
– Я сказал местным урлоидам, что если он мне на них пожалуется - приеду вместе с полком и сожгу всех к нехорошей маме...

– А-а, так ты их лично убеждал? Тогда мало принесли...

И оба засмеялись...

5

Дорога назад в Петроград прошла без приключений. В Москве, где вся компания пересаживалась на другой поезд, расстались с больными Доинзоном и Спандаряном. Последнего отправили вместе с выздоравливающим фельдфебелем в Одессу: теплый климат и морской воздух должны были хоть как-то замедлить течение болезни. В дальнейшем Глеб очень рассчитывал на Сашеньку: с ее познаниями об антибиотиках можно было надеяться на благополучный исход. Он лично выписал раненному Доинзону отпускное свидетельство, потом приобнял его за плечи, и произнес:

– Значит так, Лейба, надеюсь я только на тебя. На тебя и на твой здравый смысл. Будь аккуратен: ты мне очень нужен живым. Водки много не пей, ешь как следует, и проследи за нашим гостем. Спрячь его у кого-нибудь из своих, а вот это, - тут он силой всунул в руку обалдевшего Доинзона две пятисотрублевые бумажки, - матери своей передай. И скажи: приеду - лично ей в ноги поклонюсь за такого сына.

Доинзон попытался что-то сказать, но у бывшего рабочего железнодорожных мастерских вдруг со страшной силой перехватило горло, а вносу как-то предательски защипало. Он смог только кивнуть, козырнул, легко перебросил через плечо ремень, связывавший два баула - один с вещами, другой - с оружием, подхватил обалдевшего от подобного зрелища Спандаряна и вытащил его из вагона. А потом долго шмыгал носом и смотрел вслед уходящему поезду.

Сурен Спандарович, которого в отличие от Сталина к 'священной особе' Львова особо не допускали, закашлялся и спросил:

– Вы с вашим генералом... Он, верно, давно знает вас, товарищ?

– Давно, - глухо произнес Доинзон и снова шмыгнул носом.
– Командир же мине сделал такое, что боже ж мой. Он нам всем такое сделал...
– Тут он неожиданно с силой схватил Спандаряна за плечи и развернул его к себе, - Папа, мама, ребе Иосав и господин исправник - все учат: ты - еврей. А он - грек. А вон тот - армянин. А командир - он берет и говорит: 'Лейба, Вася, Спиридон, это все хорошо, но запомните, словно пасхальную молитву: во-первых и в главных ты - человек! Вы - люди, такие же, как генерал Львов, князь Барятинский или государь император!' И вот когда я вдруг понял, что таки да - я человек, мине вдруг так стало... так стало... И в груди что-то перевернулось...

Тут он махнул рукой и пошагал к извозчику, бормоча себе под нос: 'Ничего ты не поймешь, потому как образованный. А тут знать нельзя, тут душою надо...'

Из Москвы Львов дал телеграмму, и на вокзале их встречали четыре колониальных 'Делоне-Бельвиль' с конвоем казаков Особой сотни самого Анненкова. На беглых ссыльных накинули солдатские шинели, нахлобучили им фуражки с кокардами, окружили плотной стеной, скрыв от чужих глаз, и чуть не бегом повлекли к автомобилям. В этом облачении ссыльные смотрелись странновато и даже забавно, особенно - Вера Швейцер, но никто из казаков не то что не засмеялся - даже не улыбнулся. Закинув встреченных на сидения, здоровенные усачи с федоровскими автоматами наперевес расположились на подножках, бдительно оглядываясь. Автомобили рыкнули моторами, и рванулись в Тосно, а вокруг них скакали суровые всадники в черных мундирах, мрачно поглядывая на зевак.

Маленькая колонна подъехала к воротам, где их встречал дежурный офицер. Он аккуратно записал всех новоприбывших большевиков в журнал, объяснил им порядок самостоятельного входа и выхода с территории дивизии, а затем откозырял и вернулся к своим обязанностям с таким видом, словно появление в Отдельной Георгиевской Патроната Императорской Фамилии штурмовой дивизии подобных гостей - самое обычное дело.

– Так, товарищи, - распорядился Львов, когда все четыре 'Делоне' остановились перед двухэтажным длинным и низким зданием.
– Сейчас можете снять маскарад, и... А ты что тут делаешь, кадет?!
– Изумленно воззрился он на мальчишку с погонами ефрейтора, сидевшего за рулем одного из автомобилей.

– Согласно распорядка дня, ефрейтор Романов проходит курс автодела, господин генерал-майор, - щелкнул каблуками мальчишка.

– Та-а-ак...
– нехорошо оскалился Львов, и вокруг него, словно по мановению волшебной палочки образовалось свободное пространство.
– Та-а-ак... И где же у нас командир конвоя, который допустил подобное 'занятие по автоделу'? Кому я сейчас яйца дверью давить буду? Я вас спрашиваю, муфлоны беременные! Вы бойцы, или где?!! Смирно! Смотреть на меня влюбленными глазами, окурки жизни, и радостно рапортовать: какая немытая проб...дь это вот допустила?!! Не слышу!!!

Все ссыльные уже давно опознали в маленьком ефрейторе цесаревича Алексея, и теперь пребывали в глубоком ступоре, медленно переходящем в коматозное состояние. Беглых большевиков встречал и лично вез цесаревич?!!

– Разбудите меня, - тихо прошептала Вера Швейцер.
– Разбудите, или я сойду с ума...

– Рад бы, да я кажется сам... того...
– пробормотал Петровский и тихо перекрестился.

Тем временем казаки и солдаты молчали. И вдруг цесаревич тихо, на грани слышимости произнес:

– Вы, дядя Глеб...

– Что?!
– задохнулся от удивления Львов.
– Я?!

– Вы... Вы ж сами приказ составили и подписали: на время вашего отсутствия передать меня в распоряжение Особой сотни. И сказали, что только когда я под их присмотром, у вас сердце болеть не будет и душа на месте останется. Ну вот...
– и он развел руками.

– Ага...
– произнес Львов задумчиво.
– Ага... То есть муфлон беременный - это я, что ли? Не говоря уже про все остальное? М-да, обошли меня со всех сторон...

Казаки хранили гробовое молчание, но у многих подрагивали губы и чуть подергивались усы. Видно было, что они с огромным трудом сдерживают рвущийся наружу смех...

– Отставить ржать, - приказал Львов.
– Ишь, изготовились уже. Вы свои хиханьки оставьте для вашей хаханьки, а мне тут не цирк, и я вам не клоун. Идиот, но не клоун. Есаул ко мне, остальные - разойдись!

Через минуту в сопровождении есаула, получившего приказ накормить и разместить вновь прибывших, большевики уже шагали к длинному бараку, на котором висела надпись 'Столовая'. А Львов захватил с собой цесаревича и отправился вместе с ним в кабинет. Ефрейтору Романову предстояли занятия по минно-взрывному делу, и лекция по боевой химии...

Цесаревич находился в расположении Георгиевской дивизии уже второй месяц. Императрица при поддержке Распутина убедила Николая спрятать сына среди тех, в чьей верности он может не сомневаться. И вот мальчик отправился в дивизию, где попал в руки Львова. Жуткого вида генерал и раньше нравился пареньку, но тут цесаревич был попросту очарован своим наставником. Глеб имел богатый опыт в воспитании детей: как никак, а у Маркина имелись трое сыновей и дочь, которых он вырастил вполне приличными людьми. Так что с цесаревичем он общался спокойно, как со взрослым, занимался военно-прикладными видами спорта, учил стрелять, заставлял качать мышцы, тянуть связки, да и вообще - делал все, что только может понравиться двенадцатилетнему подростку. Разумеется, он учитывал болезнь мальчика, но Распутин, несколько раз приезжавший в дивизию, проводил с цесаревичем какие-то, как он выражался, 'сиянсы', после которых болезнь заметно отступала. И мальчик просто влюбился в эту простую военную жизнь. Вместе с солдатами он по утрам бежал на зарядку, управлялся с ППШ, стрелял в мишени, учился обращаться с минами и подрывными зарядами и, замирая от сладкого ужаса, пыхал на полигоне из огнемета.