Отныне и вовек

41

В тюрьме они часто играли в одну игру. По вечерам, после ужина, со свободной койки снимали матрас, связывали выдернутые из ботинок шнурки и с их помощью прикрепляли матрас к железной сетке окна в торце барака. Потом кто-нибудь, самый малорослый, если не находилось добровольцев, становился спиной к матрасу, а остальные выстраивались у противоположной стены строго по росту, причем высокие вставали в конец, и по очереди с разбега таранили «матрасника», ударяя его плечом в живот. Матрас не давал отступить назад, и вся сила удара приходилась на мышцы брюшного пресса – только от их крепости зависело, удержишься ты на ногах или нет.

Карты, кости, рулетка и «расшибалочка» в тюрьме запрещались, и игра с матрасом была по вечерам главным развлечением второго барака. В других бараках в нее не играли вообще, но во втором от участия в игре не освобождался никто.

Она была не для слабаков, эта игра. Но ведь и ребята во втором были не слабаки. Закаленнейшие из закаленных. Элита. Если «матрасник» удерживался на ногах до самого конца, он выигрывал. В награду он получал право атаковать всех следующих «матрасников» по два раза. Очень немногие добивались этого права. Когда Пруит попал во второй, там было всего два таких чемпиона: Джек Мэллой и Банка-Склянка, двое самых высоких. Рост – большое дело, особенно в тюрьме. И они были единственные, у кого это получалось, хотя Анджело – Итальяшка Маджио – так старался выиграть, что несколько раз терял сознание. Впервые став к матрасу, Пруит продержался, пока в очереди атакующих не остался всего один человек – Джек Мэллой, самый высокий и крупный. Мышцы живота и колени у Пруита вдруг ослабли, и, хотя Мэллой был последний и, чтобы выиграть, Пруиту надо было всего лишь устоять на ногах, после удара Мэллоя он тяжело повалился на пол. Мэллой потом помог ему дотащиться до унитаза, и Пруита вырвало. Он зло и обессиленно матерился. Все считали, что для человека его роста это рекорд, но Пруит был собой недоволен и еще до конца первой недели сумел выдержать даже атаку Мэллоя и выиграл, хотя после этого ему пришлось на время выбыть из игры и он пропустил несколько конов, прежде чем очухался настолько, что смог воспользоваться своим правом победителя атаковать каждого играющего дважды.

Помимо Игры (она не имела названия, и все так просто и говорили – Игра), в бараке развлекались еще, подкидывая щелчком спичечный коробок, и тот, кто с первого раза ставил коробок «на попа», выигрывал у противника завтрашнюю порцию табачной смеси «Дюк», Были и другие игры, одна, например, называлась «сколько выдержишь» и заключалась в том, что человек прикрывал левой рукой солнечное сплетение, а правой – то, что между ног, и противник со всей силы бил его кулаком в живот, потом они менялись ролями, и так продолжалось до тех пор, пока один не сдавался. Кроме того, любили разные виды «индейской борьбы», но, чтобы было интереснее, несколько ужесточили этот традиционный спорт бойскаутов. Так, в известной «борьбе на столе», когда борцы, опираясь на локоть, крепко переплетают пальцы и стараются прижать руку противника к поверхности стола, под руку каждому сопернику в качестве дополнительного стимула к победе клали по горящему окурку. А в «борьбе на полу», когда двое ложатся на спину головами в разные стороны, переплетают ноги и пытаются друг друга перевернуть, с обеих сторон от борцов клали на пол дощечки, утыканные короткими тонкими гвоздиками, и, несмотря на все усилия перевернутого задержаться на боку, утром немало ребят выходило в каменоломню с исколотыми, потемневшими от синяков коленями. Но все-таки наибольшей популярностью неизменно пользовалась Игра.

Ее придумал Джек Мэллой, еще когда сидел в тюрьме по первому заходу, и с тех пор она стала традицией второго барака. Отбыв срок, Мэллой вернулся в свою часть и забыл про Игру напрочь, но, когда сел снова, обнаружил, что она по-прежнему жива, причем играют в нее без всяких отступлений от первоначальных правил (что само по себе лучший комплимент автору), и он опять стал чемпионом. Благодаря острому бойцовскому инстинкту и железной воле в сочетании с физической силой и ростом Мэллой был непобедим. Как только Мэллой вставал к матрасу, суть Игры коренным образом менялась: главное было не в том, сумеет ли Мэллой устоять, а в том, удастся ли кому-нибудь его повалить. Пруит сумел сбить его с ног один-единственный раз и был счастлив, будто совершил подвиг. Мэллой, человек с мягкой улыбкой и глазами мечтателя, если чем и гордился, то только своей физической силой и ловкостью. Он был высокий и большой, но не как Тербер, а, скорее, как Вождь Чоут, только в отличие от Вождя он не заплыл жиром. И гордился он отнюдь не мощью своего интеллекта, в которой другие усматривали нечто почти мистическое, а своей силой и ловкостью – так капитан школьной футбольной команды гордится успехами в плавании и прыжках с вышки. Это удивляло окружающих, но, если на то пошло, в Мэллое удивляло все.

Для второго барака Джек Мэллой был загадкой, как всегда кажутся загадкой люди, воплощающие собой какую-то идею, живые символы. Пока Анджело, выполняя свой героический план, сидел в «яме», Пруит сблизился с Мэллоем и узнал о нем гораздо больше, чем остальные. Он узнал его достаточно хорошо, чтобы понять: Мэллой приоткрыл ему свое прошлое вовсе не потому, что считал его человеком одного с собой уровня, с которым можно поделиться, нет, для Мэллоя он стоял на ступеньку ниже и явно нуждался в помощи, лишь это и побудило Мэллоя столько всего ему рассказать. Сознание, что человеку рядом нужна помощь, было, пожалуй, единственным ключиком, способным отпереть душу Джека Мэллоя.

Пруиту очень тяжело далось то время, когда Анджело отбывал в «яме» пресловутые тридцать дней. Пруит заранее представлял себе, как это будет, когда Анджело однажды вечером скажет: «Завтра!»; напоследок они досыта наговорятся, будут долго пожимать руки и хлопать друг друга по плечу. Он рассчитывал, что у них будет время попрощаться. Но все произошло иначе.

Он пробыл в тюрьме уже целый месяц, а Анджело все собирался с силами, пытаясь назначить день и наконец выполнить задуманное, но каждый раз что-нибудь случалось, и он снова откладывал. Даже ему, с его фантастической храбростью, было трудно решиться. Испытание будет страшное, страшнее некуда, Анджело знал это и никак не мог заставить себя сделать первый шаг. Когда же это наконец случилось, то произошло неожиданно для всех, включая самого Анджело, в результате обстоятельств, совершенно неподвластных итальянцу, и никаких рукопожатий и прощальных слов не было.

Охранник Тыква-Текви неизвестно почему давно невзлюбил Анджело, и эта неприязнь постепенно переросла в открытую ненависть: стоило Тыкве завидеть Анджело, как он тут же к нему придирался и начинал осыпать язвительными насмешками. В то утро Текви получил наряд в «трюм» – охранники называли так нижний пост в глубине каменоломни, из-за жары и пыли считавшийся самым незавидным, – и, вероятно от досады, измывался над Маджио даже больше обычного: едва Анджело на секунду опускал кувалду, чтобы передохнуть, Текви немедленно кричал: «Итальяшка, работай!», едва тот произносил хоть слово, Текви отчитывал его особенно оскорбительно и явно старался довести до какого-нибудь поступка, за который мог бы настучать на него начальству. В конце концов он подошел к Анджело вплотную и, держа автомат в левой руке, правой наотмашь ударил итальянца по лицу за то, что тот не прекратил разговоры. Пруит работал неподалеку от Анджело и увидел, как черные глаза коротко блеснули. Впервые за все время, что он знал Анджело, он не заметил в его взгляде той жгучей ненависти, с какой эти небольшие глаза обычно буравили человека, осмелившегося нанести ему оскорбление. Глаза Маджио смотрели холодно и оценивающе, словно он, как и Пруит – у того в эту минуту екнуло сердце, – понял, что вот оно, наконец, вот он, его единственный шанс, та долгожданная ситуация, которую он пытался создать, и что, если он сейчас этим не воспользуется, он никогда не выполнит задуманное. По лицу итальянца было видно, что он колеблется перед выбором: либо сделать то, чего не хочется, либо раз и навсегда признать себя трусом.

Когда Текви отступил назад полюбоваться произведенным эффектом и его цепкие глазки зашарили по сторонам, выискивая подходящий повод для очередного доноса, Анджело отбросил кувалду и, великолепно изображая буйное помешательство, с захлебывающимся безумным криком вцепился голыми руками Тыкве в горло. Тот ждал чего угодно, только не нападения. Застигнутый врасплох, он не успел и шевельнуться, как Анджело повалил его на землю и начал душить. Работавшие рядом заключенные, в том числе и Пруит – почти все они были из второго барака, – застыли с кувалдами в руках и молча наблюдали. Отбиваясь автоматом, Текви кое-как сумел вырваться и поднялся на ноги, но продолжавший издавать безумные вопли Анджело кинулся на него снова, Тыква даже не успел нажать на спусковой крючок, он ухватил автомат обеими руками и с силой ударил итальянца прикладом по голове, тем самым в точности оправдав и расчет, и надежды Анджело.

В сгустившейся тишине Тыква оторопело стоял над лежащим без сознания Маджио, и тяжело дышал, потирая рукой шею, и тупо глядел на группу заключенных, которые за все это время не сдвинулись с места, а сейчас тем более не желали рисковать и стояли как вкопанные.

– Только суньтесь, – наконец прохрипел он. – Только попробуйте что-нибудь.

Все молчали.

– Не хотите? Жалко, – с надеждой продолжал он, все так же потирая шею и задыхаясь. – Я бы с удовольствием кого-нибудь из вас пристрелил. Сволочи! Этот псих меня чуть не задушил, а они только стоят и смотрят. Хоть бы Один пальцем пошевелил. Дождешься от вас помощи! Зверье вы, а не люди. Зверье самое настоящее.

Все молчали.

– Двое, отнести его вон туда. – Не отрывая от них взгляда, он мотнул головой в сторону дороги. – Остальные работать! Я кому говорю?!

Никто из второго не двинулся с места, двое заключенных из третьего барака нехотя, будто их толкали в спину, шагнули вперед.

– Давайте поднимайте его, – приказал Тыква. – Живой он, не сдох – не с его счастьем!.. Эй, наверху! – На выступе над каменоломней появились два охранника с винтовками и смотрели вниз. – Последите пока за этой бандой! – крикнул он. – Тут у меня, похоже, бунт… Ну, вы, поднимайте его.

Когда Анджело подняли, Пруит издали разглядел у него на лбу быстро набухающую шишку, тонкая струйка крови сползала из-под волос наискосок к глазу. Вот и стало у тебя на одну медаль больше. Но мысли уже стремительно опережали события, и Пруит думал только о ждущих итальянца тридцати днях, все остальное для него сейчас не существовало.

Тыква вслед за «санитарами» вышел на дорогу, приказал им положить Маджио на землю и, лишь когда те отправились назад в каменоломню, снял трубку висевшего на столбе полевого телефона и позвонил в тюрьму. Вооруженные винтовками охранники внимательно наблюдали сверху за «трюмом», и заключенные вернулись к работе. Два «вэпэшника», примчавшиеся по срочному вызову Тыквы, закинули так и не пришедшего в сознание итальянца в кузов, и грузовик двинулся по дороге вниз – больше Пруит не видел Анджело Маджио никогда.