Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Послушно и бесстрашно мы поднимаемся по ступенькам, совершенно в духе этого места, ибо они шаткие.

Слабый свет от окна попадает на площадку второго этажа. Две двери предлагают себя нашему пылкому вниманию. Одна закрыта, другая распахнута. Инстинктивно мы входим в комнату, столь ненавязчиво нам отведённую. Здесь пахнет гнилым кукурузным тюфяком и туберкулёзной крысой. Высоченная кровать, комод с подносом, стоящим под девяносто градусов (так гигиеничнее), и стул, которого я не пожелал бы своему худшему врагу, составляют мебель этого сексодрома.

— Вот уж прикол! Прикол! Прикол! Умереть! — уверяет Метида, направляясь к кровати.

Умереть!

Я думаю, что она нашла точное слово.

В связи с тем, что как только я вхожу в комнату, я получаю такой удар по чану, что от него покачнулся бы обелиск на площади Согласия.

Мои мысли делают экспресс-стриптиз и летят вместе со мной на неровный пол.

Конец этой части. Отчасти. Привал!

Глава 19

Поступить так с французским подданным, с полицейским, какая дерзость, не правда ли? Какая наглость!

В ту секунду, когда я терял сознание, мне показалось, что я услышал крик Метиды. А затем — большой туннель под Ла-маншем, мои дорогие. Термитная прогулка в те места, которые посещают после того, как оставляют ясность ума перед входом.

Два слова наконец-то разрывают пелену небытия, которая делала меня звуконепроницаемым. «Помогите!» Я пытаюсь открыть глаза, мне это удаётся, и я вижу малышку Метиду на коленях передо мной с растрёпанными волосами, на скуле кровоподтёк, а на чулках столько стрелок, сколько не насчитается лестничных перекладин во всех пожарных Парижа.

— Боже мой, вы живы! — удивляется она.

— Навряд ли, — говорю я, — или же я просто притворяюсь, согласитесь, что у меня это хорошо получается.

— Я думала, что он убьёт нас, — шепчет она.

— Кто?

— Мужчина, который прятался за дверью. Он держал в руках дубинку. Если бы вы слышали, с каким треском он вас ударил!

— Я не мог слышать: вы хорошо знаете, что свет распространяется быстрее звука, я увидел тридцать шесть свечей, прежде чем услышать звук.

Я трогаю рукой череп. На нём распустилась великолепная шишка.

— А вы?

— Он меня тоже ударил, но я успела подставить руку. Я сделала вид, что потеряла сознание…

— Браво! Что сделал мужчина после двойного удара?

— Он нас обокрал и убежал.

В подтверждение этих слов она показывает на мой бумажник из крокодиловой кожи, который валяется в нескольких метрах от меня, пустой как чашка шотландского нищего.

— У вас было много денег?

— Не очень, я не богат, именно поэтому пропажа того, чем я располагал, мне неприятна. А у вас?

Она показывает мне руку, на которой недавно сверкал изумруд.

— Он забрал кольцо.

У меня чешутся руки. Если бы мне попался этот сын обезьяны, он бы понял, что такое боль, я вам обещаю.

— Вы видели этого бандита, как он выглядел?

Она пожимает плечами.

— У него на лице был чулок. Но, похоже, он очень смуглый; у него руки были очень тёмные… Толстая женщина с первого этажа нам скажет что-нибудь. Надо обратиться в полицию! Мы попали в настоящий притон!

Я не строю иллюзий насчёт эффективности здешней легавки. Во всём моём теле чувствуется какая-то слабость. Я встаю, покачиваясь, но комната начинает кружиться, и я падаю на кровать.

— Дела неважные, может быть, вызвать врача?

— Я бы предпочёл такси, — говорю я, — у меня слабость в ногах.

Когда я закрываю глаза, головокружение уменьшается и лежак подо мной качается не так сильно. У меня какое-то странное ощущение внутренней пустоты, полного отупения. В комнате витает запах какой-то химии, которого раньше не было, готов поспорить.

— Вы явно не в лучшей форме, — замечает Метида.

— Если я с вами не соглашусь, не верьте мне… Странно, что из-за какого-то небольшого нокаута я не в себе… Я долго был в отключке?

— О нет, какие-то две минуты…

Мои часы (надо же, он не взял мои золотые часы) показывают 16 часов 25 минут. Но когда мы поднимались по лестнице, было 16 часов 20. Я посмотрел на часы, когда шёл по ступенькам, чтобы знать, сколько времени у нас было в запасе. В самом деле, всё произошло очень быстро.

— Хотите немного воды, мне кажется, в коридоре есть что-то похожее на умывальник.

— Иду…

В самом деле, я замечаю в глубине площадки что-то вроде эмалированной раковины без эмали под краном, у которого капает из носа. Я открываю на полную, и сильная струя с шумом хлещет в пожелтевший бак. От одного только её щедрого шума во мне пробуждается жизнь. Я сую голову под воду. Хорошо, прохладно, живительно, тонизирующе. Вода затягивает, заживляет, оживляет. Я отпиваю немного, так, для вида. Выплёвываю, брызгаю на лицо. В мыслях появляется ясность. Ноги перестают дрожать. Сердце вновь становится послушным ребёнком.

— Вы можете идти?

— Yes, I can!

Мы спускаемся.

Чудище с курительной трубкой по-прежнему сидит внизу, в своём ивовом кресле. Сплющенные подушки выглядывают из-под её протухших ляжек. Без промедления мы начинаем обрабатывать эту кучу жира.

Особенно старается Метида в связи с тем, что она прекрасно habla [78] the spanish. Она круто наезжает на толстуху, ругает ее, на чём свет стоит, режет вопросами, колет возгласами. Она хочет знать, она надрывается, показывает на потолок и на синяк, закусывает удила, хрипит, встаёт на дыбы.

78

Говорит (исп.). — Прим. пер.

Корова посреди грозы остаётся без эмоций. Время от времени выпускает одно слово, как лошадиный пук, пфлофф, чтобы показать свою добрую волю, внести умиротворение. Она подаёт милостыню в виде одного-двух слогов. А ведь, чёрт возьми, испанский язык такой богатый. Ты просто не имеешь права говорить односложно, располагая таким лингвистическим достоянием!

— Что она говорит? — спрашиваю я.

— Что она ничего не знает.

— Как это — ничего не знает? Разрази меня гром ста тысяч богов, измазанных в дерьме… Она же наблюдает за теми, кто входит в её конуру? У неё что, туман в глазах? Она же не слепая! Наш обидчик вошёл не через дымовую трубу! Он же не по верёвочной лестнице влез. Ромео в Италии, а не в Испании!

— Подождите, — сдерживает меня предположительно рыжая. (Ибо во всей этой хреноте я ещё не успел проверить.) — Она говорит, что какая-то пара пришла раньше нас. Они взяли соседнюю комнату.

Женщина потом ушла первая. А вот мужчина ушёл только что. Но она его не знает и никогда не видела.

— Она успела вам всё это рассказать?

— Более или менее, я перевожу, — улыбается девушка.

— Так спросите у неё, как выглядел этот озорник.

Новый разговор. На этот раз толстуха выдаёт чуть меньше, чем до того. Она произносит слово, одно-единственное, перевода которого я не требую.