Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Он хорошо знает, что в этом деле ему обломится и лент, и членских билетов. Уж чего бы ему хотелось, так это вступить в Жокей Клуб [11] , поверьте. Может быть, даже во Францюсскую Академию. У него даже есть козырь: он не пишет. Он уже видит, как на него надевают свежую шапочку-конфедератку, как он произносит хвалебную речь в честь его преосвященства Лабагуза, который столько сделал, ну столько сделал этот милейший прелат для внедрения противозачаточной пилюли в монастырях. И всё же, как он только что заметил, то, что просит Абей, крайне сложно. Как будто из стеклянной нити. Так просто не мобилизуют армию легавых ради того, чтобы спасти престиж престижной круизной компании. Иначе во что это превратится? Достаточно, чтобы у маркизы де Лапомпонет украли украшения, чтобы скромница сбежала из дому в сталелитейной промышленности, появился трудный ребёнок в сахарном производстве, и Большой дом превратился в агентство «Секретность, торопливость, вседозволенность»…

11

Жокей Клуб — французский клуб, покровительствующий конным бегам. В основном состоит из французской знати. Марсель Пруст упоминал «Жокей Клуб» как самый закрытый клуб в мире, некое святилище для элиты. — Прим. пер.

Он говорит об этом, объясняет, сожалеет.

— Поймите, дорогой Оскар, в настоящее время половина нашего персонала находится в отпуске. Много не наскребём. Что касается отпускников, отзывать их уже поздно…

Очки нашего гостя светятся нехорошим светом. Как и все верховные руководители, он не допускает, чтобы ему противоречили. Его капризы — всё равно что приказы. Тот, кто посмеет с ним не согласиться, широко распахивает двери бедствиям, как христианские мученики открывали дверь клетки со львами.

— Да бог с вами, любезнейший, — возмущается он, выплёвывая гирлянды табака, — вы же не оставите меня в этом дерьме, чёрт побери! Затронут национальный престиж. Не забывайте об этом, старик, не забывайте, что на мачте «Мердалора» развевается не панамский, а французский флаг, вы слышите: фран-цуз-ский!

У Старика тик. Иоанна д’Арк слушает голос своего хозяина. Кудель падает из её рук. При виде трёхцветного флага, который хлопает на морском ветру, у Старика сжимаются внутренности. Увлажняются отверстия. Он сочится во всех местах. Сыреет всей поверхностью. Кожа как у морского ежа. Взгляд теряется в горизонтах родины.

— Разумеется, да, конечно… — шепчет он голосом умирающего.

Затем вдруг кладёт руку мне на колено.

— Сан-Антонио, малыш, а что, если мы отправимся туда?

Бум-м-м! Подавайте в горячем виде! Мне это валится на голову, словно снег с крыши.

Я заметил, как папаши обменялись заговорщицкими взглядами. До меня вдруг дошло, что это кино имело целью получить моё согласие. Эти два прохвоста действуют заодно, причём вот уже некоторое время. Какой же я остолоп, что не догадался сразу! Доказать вам? С той минуты, когда Старика пригласили на террасу до той, как позвали меня, прошло слишком мало времени, чтобы ужасный Абей успел выложить Диру свои беды.

И ведь Пахан сказал после представлений: «Повторите Сан-Антонио всё, что вы мне сейчас рассказали». Как бы не так, старый хрыч! Ты уже знал историю про «Мердалор» и ты знал, что я участвую в этом теннисном турнире, а, мошенник? И если ты пожелал, чтобы я раздавил флакон в твоём отеле, то только потому, что встреча уже была назначена, заговор сплетён, сеть натянута.

Он увидел по моим глазам, что я не поддался на обман, и слегка побледнел.

— Тысяча извинений, господин директор, но я сейчас в отпуске со своей матерью, и старушка слишком долго ждала его, чтобы я лишил её этой радости.

Абей протягивает мне под нос коробку с сигарами. Роскошный крокодиловый футляр с четырьмя отделениями. Там ещё осталось две Ромео и Джульетты.

— Ну и что, милейший, — говорит он, — ваша маман не любит круизы? Она видела Стамбул? Отвечайте, чёрт возьми! Касабланку? Грецию? Парфенон, чёрт возьми, это не Каннский залив. И я не говорю про Малагу! «Мердалор» — это большая прогулка. От Касабланки до Босфора через Испанию, Канары, вечную Грецию, Кипр, острова Богов, чёрт возьми! Да у меня ларингит будет, пока я вам объясню, что я приглашаю всю семью. У вас есть немощный дядя, племянник без гроша, брат-даун, бедная соседка? Я приглашаю, приглашаю всех, причём по первому классу, как говорят в «Эр-Франс». Икра ложками, чёрт возьми! Омары «Термидор» на завтрак. А солнечный закат на Босфоре? Она его уже видела, ваша матушка? Я не знаю, может быть, я неясно объясняю? Берите сигару, чёрт возьми!

Он взмок, он приложил столько усилий. У него дрожит рука, глаза вылезают из орбит позади его иллюминаторов. Его толстый нос свирепо втягивает воздух.

Я машинально беру сигару. И сразу же чувствую себя дирижёром с этой штуковиной в руке. Видя моё замешательство, Абей вырывает у меня из рук гавану, откусывает, посасывает, зажигает, возвращает мне уже мокрую на конце.

— Попробуйте и скажите, похоже ли это на дерьмо?

Изумительный персонаж. Какое искусство убеждать! Ловко он сделал эту маленькую паузу в разговоре, чтобы дать мне возможность наметить вираж, облегчить моё обращение в его веру.

Мой высокочтимый патрон покашливает в ладонь.

— Я уверен, что мадам ваша мать получила бы удовольствие, если бы провела пару недель на борту. Что касается меня, малыш, мне было бы любопытно заняться этим делом с вами вместе. Вас не вдохновляет, если мы займемся расследованием вдвоем?

Я делаю затяжку. Приятно, тепло, не слишком крепко.

In petto я думаю, что зря так упираюсь. Этот круиз под солнцем, с остановками в престижных местах доставил бы удовольствие маман. К тому же я чувствую, что моя старушка немного разочарована Берегом. Она редко выходит из дому и живёт в нём той же жизнью, что и у себя в Сен-Клу, с той разницей, что здесь ей не так уютно, и в этих меблированных комнатах всё ей кажется варварским, от мебели до кухонной посуды.

— Я поговорю со своей матерью, господа.

— У вас есть её телефон? — спрашивает Старик.

— Да, но…

— Давайте, я сам с ней поговорю, мне будет приятно узнать, как она поживает, вы знаете, мне очень симпатична эта милая женщина.

Капкан сжимается всё сильнее. Я затянут до самого эпицентра, мои милые.

— Вот-вот, поговорите с этой дамой, мой дорогой! — подталкивает Абей, который даже не скрывает радости.

Представляю, как будет ошарашена моя Фелиси. Старик ей предлагает круиз! Разве она сможет отказаться? Предательский приём! Гнусность! Да что там — подлость!

— Нет, господин директор, лучше я…

— Какой, вы говорите, номер? — обрывает этот старый прохвост.

Я не говорил. Но говорю. Самым жалким образом.

Старик поднимается и идет к телефону. Неожиданное появление Камиллы его парализует.

— О! Вот вы где! Слушайте, мальчики, вы что, учились хорошим манерам на площади Мобер, или что? Бросить честную девушку на террасе, где полно наглых иностранцев, это называется покушением на целомудрие.

Она решительно падает в клубное кресло, при этом задирает подол платья так высоко, что уже никто не может оставаться в неведении относительно её милых белых трусиков в цветочек.

Господин Абей трёт свои фары, вспотевшие от увиденного, словно иллюминаторы капсулы «Аполлона», он хочет воспользоваться своими зрительными способностями, пока вновь прибывшая не успела закинуть ногу на ногу и закрыть занавес в зале торжеств.

Пахан побледнел.

— Мой дорогой Оскар, представляю вам э-э… свою… э-э… племянницу Камиллу!

— Очень приятно! — ревёт судовладелец со всей искренностью.

Он делает поклон, что даёт ему возможность направить перископ в то место, которое обычно находится в тени.