Отрада

Коли б не то сватовство да разговор, после которого ее матушка умерла, Отрада, может, и пошла бы на поклон к вую Избору. Бросилась бы в ноги, попросила бы пригреть сироту, не дать себя в обиду, а избу – на разграбление. А там бы ее, может, и впрямь сосватали за дядькиного сына, ее брата двухродного. И стала бы Отрада женой, и ничего, как-нибудь стерпелось бы, слюбилось у нее потихоньку.

Не всем ведь в жизни такое счастье выпадает, как ее отцу да матушке, — по любви семью создать да жить, горя не ведая.

Но матушка перед смертью дала ей наказ, ослушаться которого Отрада никогда бы не посмела. Велела за дядькиного сына замуж не ходить.

Потому и не пойдет Отрада к дядьке Избору на поклон. Сама как-нибудь проживет... Светлая Макошь ее не оставит. Она в это крепко верила.

Но вуй Избор все иначе порешил. Минула пара седмиц, и как-то под вечер, к трапезе, постучал он в избу. Сидевшая за столом Отрада подскочила от испуга и боязливо покосилась на дверь. Уже несколько дней к ней никто не заглядывал, даже знахарка не приходила – больно забот было много в поселении, тяжко этой весной распашка шла, мужчины то спины себе надрывали, то на плечах расцветали широкие вдавленные полосы...

Поправив рубаху и привычно погладив лунницу, Отрада вышла в сени и отворила дверь. На крыльце стоял вуй Избор с женой Купавой.

— Отрадка! – дядька улыбнулся ей и широко раскинул руки, словно собирался ее обнять.

Но передумал в последний миг и шагнул в сени, мимо оторопевшей сестричны.

— Как ты поживаешь, Отрадушка? – Купава вошла в избу следом за мужем и окинула скудное убранство быстрым, цепким взглядом. – Вечеряешь, никак? Не помешаем небось тебе.

— Здравы буди, — опамятовавшись, Отрада отошла от стены, в которую вжалась, и закрыла за нежданными гостями дверь. – Повечеряете? Чем богата... – она развела руками и шагнула в закуток у печи, чтобы взять еще ложек да мисок.

— Да нет, благодарствую, сыты мы, — пропела Купава, поправляя расшитой красной нитью убрус.

Подобрав трехцветную поневу и подол свиты, она опустилась на краешек лавки, которую мастерил еще отрадин отец Бус и снова бегло огляделась. Ее наметанный глаз тотчас подметил и беспорядок, и позаброшенность, пустоту избы. Купава поджала губы и посмотрела исподлобья на мужа. Сдалась ему эта девка! Сыночку они могли бы и много краше да богаче невесту подыскать! А эта... хоть и с избой нынче, да от избы там одни слова. Так, лачуга покосившаяся, внутри разве что не ветер гуляет. Ни сундуков набитых, ни утвари, ни скотины.

Вуй Избор и вовсе остался стоять, привычно уперев широкие ладони в бока. Его дородный живот выдавался вперед, нависая наш гашником портков. Красноречивых взглядов жены он нарочно избегал. Баба-дура, пусть сидит да помалкивает, не ее печаль, что муж решил! На то он и муж!

— Что же ты, Отрадушка, совсем за порядком не следишь, — укорила ее Купава и прищурила свои темные, лисьи глаза.

Девка смутилась, спрятала за спиной руки и, вторя тетке, обвела избу печальным взором.

— Да будет тебе, Купава, — нежданно-негаданно за нее вступился вуй Избор. – Мать у девчонки токмо-токмо померла. Как может пока, так и управляется по хозяйству. Верно я сказываю, Отрадка? – и он подмигнул ей, склонив голову, отчего жесткие рыжеватые волосы упали ему на висок.

— Верно, дядька Избор, — бледными губами послушно согласилась Отрада.

Чуяла она недоброе. Больно уж злыми были у него глаза.

— Токмо так, знамо дело, ты долго не продержишься. Али пуп надорвешь, али батюшкино наследие по ветру пустишь.

Отрада вскинула на вуя хмурый взгляд. От ее ушей не укрылось, как презрительно он произнес слово «наследие». Избор же и не приметил ее недовольства; он редко на девок глядел, когда говорил. Нужды не было особой – его и так все слушались. А вот жена его куда внимательнее оказалась. Разглядев, как вспыхнули недовольством болотные глаза Отрады, Купава и сама нахмурилась.

Не зря, ох, не зря старый дед Брячислав всю эту породу хаял да не любил: и дочь свою непутевую, и муженька ее ни на что негодного, явившегося в поселение как-то посреди ночи да принесшего с собой одну беду. Неспроста в ту осень коровы у многих баб померли.

— Вот я и говорю, стало быть. Одна не справишься. Муж тебе нужен, — и впервые за все время посмотрел Избор Отраде в глаза. – Кто и за избой приглядит, и за тобой... Мать твоя в последние седмицы не в себя была, теперь-то мне стало ясно... Иначе б не отказала, когда я тебя, сироту-бесприданницу, сватать пришел за своего младшего сынка.

Отрада молча стояла и смотрела на дядьку. Она так и мыслила, что сызнова пришел он со сватовством.

— Ну так что, Отрадка, считай, сговорена ты, да? — дядька Избор довольно закряхтел, восприняв ее молчание за покорное согласие.

Он провел ладонью по длинной жесткой бороде, похожей на лопату, и улыбнулся.

— Нет, — тихо сказала Отрада. Не выдержав, она опустила голову – нелегко девке было мужчине перечить, да еще и родне. – Нет, дядька Избор. Матушка мне не велела за Любима идти. Я и не пойду.

Маетно ей было на душе. Глядела на вуя, а рука сама тянулась сжать отцовский подарок, лунницу. Шальной взгляд дядьки Избора напоминал ей... Первана. Тот также смотрел на нее перед тем, как попытался зажать у стены да задрать подол поневы. Но здесь же было-что-то иное. Никак уразуметь Отрада на могла, отчего вуй так шебутно по избе взад-вперед ходил, взглядом каждое бревно, каждый закуток обшаривал. Словно искал что-то? Выглядывал? В волосы жесткие пятерню постоянно запускал да рвал их, в сторону оттягивал. На него и жена коситься начала. Видно, тоже удивилась. Вестимо, неспроста Отраде неспокойно было.

13.

— Да как ты смеешь! – все напускное благодушие улетучилось у дядьки Избора в один миг. – Ты кем себе мнишь?! От сынка моего нос воротишь! Пойдешь за Любима как миленькая! Еще и благодарить меня денно и нощно станешь!

Вуй Избор распалялся все сильнее и сильнее. Он тряс поднятой рукой, сжатой в кулак, прямо у лица Отрады, и наступал на нее шаг за шагом, пока она не уперлась лопатками в теплую печь. Его жёсткие кудри вылезли из-под очелья и рваными клоками торчали во все стороны вокруг головы.

— За тебя, худосочную и худородную, сына своего сватаю! А иные тебя не возьмут, коли поверх приданого еще довесок дашь!

— Так и ты не бери, — рассматривая пол у себя под ногами, очень тихо, но четко сказала Отрада.

Ладонь дядьки красной бляхой впечаталась ей в щеку. Ее голову повело в сторону, и она ударилась носом о печь. Губы окрасились в багряный, а во рту стало солоно. Она поспешно поднесла руку к носу и зажала, боясь, что испачкает рубаху.

Вуй Избор глядел на нее с такой рьяной злостью, что Отрада зажмурилась невольно, ожидая второго удара. Но подскочившая на ноги Купава уняла мужа. Заставила того опустить занесенную руку, принялась поглаживать легонько по локтю, что-то нашептывая в самое ухо.