Отравленные клятвы

Представление ее образа, в моей голове как в тумане. Блондинка, брюнетка, рыжая, это не имеет значения. Я почти чувствую мягкость ее кожи под моими руками, то, как она выгибается дугой, трется о мой язык, умоляя, быструю пульсацию ее клитора, поток возбуждения по моему языку, когда она кончает. С моего члена капает предварительная сперма на мою руку, мои бедра сжимаются в кулак, когда я представляю это все.

Она бы испугалась, как только поняла, что будет дальше. У меня нет иллюзий, что я какой угодно, только не большой. Она была бы более чем немного напугана моим членом, но я позволил себе потакать этой идее, представляя ее широко раскрытые от испуга глаза, когда я подношу его к ее девственному входу, слишком толстый для нее, даже с учетом того, что ее возбуждение усиливается. У меня нет намерения действовать на основе фантазии, позволять себе такое… это всего лишь фантазия: писк ужаса, когда я прижимаюсь к ней, растягивая ее, ее момент боли с широко раскрытыми глазами, прежде чем я позволю ей приспособиться. У моего маленького зайчика, попавшего в ловушку нет выбора, кроме как подчиниться.

Блядь.

Я не могу пройти мимо этого образа, ее полные губы приоткрыты в смешанном крике страха, боли и зарождающегося удовольствия, когда я толкаю свой слишком большой член в ее нетронутую киску. У меня спазм в кулаке, струя спермы ударяется о стену душа, когда мои бедра дергаются, мои пальцы сжимаются на кафеле, где я напрягся, когда я вонзаюсь в ничто, представляя вместо этого тугую, сжимающуюся киску вокруг моего члена. Представляя, как хорошо она будет себя чувствовать, когда я наполню ее своей спермой.

Я чувствую почти головокружение, когда последние капли спермы вытекают из моего члена, мои пальцы поглаживают ствол, пока я выдавливаю из него последние капли, желая, чтобы я осушил себя досуха. Я хочу, чтобы у меня была ясная голова, когда я встречу эту девушку. Я не хочу, чтобы у меня был шанс предать свой собственный моральный кодекс, единственные остатки человечности, за которые я могу цепляться в мире, который требует, чтобы я был монстром ради власти и семьи.

Если я причиню ей боль, я стану точно таким же, как мой отец. Я всю свою жизнь пытался не быть таким. Я не намерен позволять одной женщине сломать меня.

Моя голова действительно проясняется, когда удовольствие спадает. Я заканчиваю принимать душ, выхожу и вытираюсь, выбирая костюм для вечерней встречи. Мой отец не будет ожидать от меня ничего меньшего, чем совершенства, безупречного наследника, которого он вырастил, утонченности и элегантности, жестокости и насилия, воплощенных в одном идеально отточенном человеке.

Спускаясь вниз, я больше не вижу Марику, и я рад. Я не хочу слушать еще одну ее лекцию, не сейчас, когда я сосредоточен на предстоящей ночи. Все, что мне нужно сделать, это убедительно принять предложение, и тогда я смогу спрятать девушку в одной из своих квартир, с глаз долой и из сердца вон, пока не пройдет достаточно времени, чтобы я мог отослать ее прочь.

Я иду по коридору в кабинет моего отца. Это комната с подчеркнуто мужским интерьером; книжные полки из красного дерева, еще один длинный письменный стол из красного дерева, позолоченная барная тележка и кожаные кресла с подголовниками рядом с камином. Сейчас он стоит перед незажженным камином, потягивая водку из стакана, отвернувшись от меня. Он не поднимает глаз, когда я вхожу, и я иду налить себе выпить, не утруждая себя ожиданием приглашения. Об этом он тоже ничего не говорит. Он медленно поворачивается ко мне лицом, бутылка водки звякает о хрусталь, и я вижу задумчивый взгляд в его глазах.

— Нарокова и его дочь сейчас ведут к нам. — Он прищуривается, глядя на меня. — В конце концов, я подумывал забрать ее себе. Подобное предложение такое заманчивое. Но у меня может быть любая дочь-девственница, какая мне понравится. Я мог бы приказать любому из моих людей отдать мне своих дочерей, и они бы сделали это из страха передо мной. Гораздо интереснее отдать ее тому, кого она не ожидает, тебе не кажется?

Я не уверен, в какую игру играет мой отец, но я киваю.

— Ты никогда не просил ни о чем подобном. — Он делает глоток водки, оценивая меня. — Ты тоже мог бы получить любую из них. Ты сын Пахана. Разве это не то, чего ты жаждешь? Девственницу в твоей власти? Девушку, которой приказано лечь в твою постель? Это исключительное удовольствие.

В глубине моего сознания звучит предупреждение. Мой отец гордится жестоким сыном, которого он вырастил, тем, что я не отступаю перед насилием и кровью. У меня возникает внезапный, глубокий страх, что он планирует испытать мои пределы. Чтобы увидеть, как далеко я могу зайти, проверяя пределы моей порочности.

Я успокаиваю себя. Конечно, есть некоторые границы, которые даже мой отец не переступит, то, чего он не потребует от собственного сына. Мне нужно будет только согласиться, а не доказывать, что я готов нарушить их.

Я слышу звук шагов в коридоре и цоканье каблуков по паркету. Она за дверью. Глубоко внутри меня все сжимается от предвкушения, которое я не могу игнорировать. Меньше часа назад я фантазировал об этой девушке, покрывая стену моего душа своей спермой, когда представлял ее себе. Сейчас я узнаю, кто она и какая. Это будет испытанием моей воли, но я никогда не был из тех, кто ломается, когда мне бросают вызов.

Дверь открывается. Первым входит ее отец, высокий, долговязый мужчина с лицом, которое выглядит так, словно легко треснуло бы под моим кулаком, если бы я того пожелал. Мужчина, от которого разит слабостью с того момента, как я посмотрел в его глаза. Прекрасно, он не понравился мне с самого начала… но затем он отходит в сторону, и я снова слышу стук каблуков.

Дверь открывается немного шире, и она входит внутрь.

ЛИЛЛИАНА

Когда я вхожу, в комнате двое мужчин.

Один из них, несомненно, Пахан. Он старше моего отца, с тщательно зачесанными назад седыми волосами и чисто выбритой челюстью, которая, возможно, когда-то была сильной, но теперь, в его преклонные годы, под ней появились щеки. Его костюм тщательно сшит, его линии пытаются скрыть жир, который занял место того, что когда-то, вероятно, было мышцами, а его лицо заострено. Однако его глаза, голубые и холодные, проницательны и настороженны. Он смотрит на меня, и я вижу похоть, от которой мой желудок скручивается от тошноты, когда его взгляд скользит по моему телу, вбирая в себя каждый его дюйм.

Другой мужчина моложе, скорее всего, ему от двадцати пяти до тридцати, но он достаточно похож на мужчину рядом с ним, чтобы я поняла, что это, должно быть, сын Пахана, без того, чтобы мне об этом сказали. Он воплощение красоты, каким, я ожидаю, когда-то был его отец. У него густые темные волосы, точеное, великолепное лицо и те же голубые глаза. Его тело, сплошные мускулы, обтянутые сшитым на заказ костюмом цвета древесного угля, и все в нем кричит о силе и контроле. Его взгляд тоже скользит по мне, но более бесстрастно. Как будто его не интересую я и то, что я могу предложить.

Я ловлю себя на том, что жалею, что меня не отдали этому мужчине, тому, кто, похоже, не хочет меня. Может быть, тогда я была бы избавлена от ожидающей меня судьбы, но я вижу неприкрытое желание на лице Пахана, и мне интересно, смогу ли я вообще выйти из этой комнаты без того, чтобы меня не трахнули. Он выглядит так, как будто хочет проглотить меня целиком, грязный уебищный старик, пускающий слюни из-за девушки, которая, вероятно, лет на сорок моложе его, если не больше.

Я не знаю, как я переживу лишение девственности без рвоты. Это, если не что иное, вероятно, станет причиной того, что в конце меня убьют.