Отражение в тебе
Шрифт:
Матвей спокойно стоял. Отдал ветровку протолкавшейся следом Лисе, размял до хруста плечи.
– Ну как хошь,- благодушно позволил противник, показушно хрустнул костяшками пальцев.
Мир за пределами круга словно отрезало глухой стеной – звуки стихли, краски поблёкли, смазались искажённые хищной кровожадной радостью лица. Мужчина прищурился, как бы случайно чуть отступил в сторону, нащупывая, откуда бы ударить. Матвей так же «случайно» сместился в сторону, спокойно взглянул в сощуренные от презрения глаза стоящего напротив человека. Ох нельзя смотреть на незнакомого противника так презрительно. Противник всегда по умолчанию должен считаться равным тебе по силе, чтобы не вышло осечки.
Матвей даже не дёрнулся, когда мужчина по старому примеру рванул на встречу, широко раскрывая руки, чтобы сжать парня в замок. Выскользнул, плавно увернувшись от
На миг за отделявшую круг и зрителей стену прорвалось несколько судорожных вздохов. Где-то приглушенно пискнула Лиса.
Матвей скинул покалечившие его руки, отступил на шаг, смутно вспоминая, что где-то тут уже проведена черта, за которую переступать нельзя ни в коем случае. Зрение почти отказало, запорошенные веки жгло слезами. Поломанная кисть наливалась свинцовой тяжестью, шевеление пальцам отзывалось тупой вязкой болью – не сильной, но раздражающей.
Вот только никто не знает, что Матвей левша, и то, что правая рука болтается дохлой змеёй, его не сильно трогает. Внутренне злорадно ухмыльнулся, позволяя противнику уже безбоязненно подскочить ближе. Даже позволил ударить себя в живот, не отказав себе в удовольствии полюбоваться скривившейся рожей – зря он, что ли, в зоопарке тюки с кормами разгружает да на перекладине, там же специально для бездельничающих работников (и ими же) сваренной отжимается? Размахнулся и ударил в лицо. Брезгливо скривился – под костяшками хрустнул нос – баш на баш, чтоб зарёкся без дела калечить людей. Оглушённый болью, мужчина скорчился и попятился. Матвей не любил грубость, хотя если распускал кулаки, делал это без жалости; подошёл к уже побеждённому, властно запустил пальцы в его заросшую шевелюру и выпнул за пределы круга.
Толпа взвыла. Где-то свистели и улюлюкали, надрывно орал какой-то забулдыга, проигравшийся в пух и прах, кто-то громко что-то кому-то доказывал. Матвею это было не интересно. Он подошёл к распорядителю.
– Деньги,- коротко напомнил парень.
Тот поцокал языком, с каким-то сожалением разглядывая нависшего над ним вымогателя.
– Ты должен вернуться в круг,- сказал он.- Ты выиграл – значит, бьёшься со следующим. Выиграешь его – и я буду доволен.
– Я сейчас двину тебя и буду доволен куда больше,- тихо и страшно прошептал Матвей, выразительно сжимая кулаки. Оба – и здоровый, и покалеченный. Распорядитель побледнел, кротко кивнул помощнику и тот побежал за нужной суммой.
– Жаль, всё-таки,- искренне сказал он,- из тебя вышел бы отличный боец.
– Только через мой труп,- мрачно отрезал Матвей.
…Из самолёта Матвей почти вывалился, вконец разбитый и уставший после выматывающего дня. Рука отекла и ныла тупой выматывающей болью. Но на требования Лисы отправиться в поликлинику и наложить гипс он только отмахивался – некогда, на самолёт опоздаем. А в самолёте просто перемотал чёртову конечность курткой и на время о ней забыл, пока самолёт не пошёл на посадку, и его не вдавило в кресло. Тут уже и здоровые кости из суставов чуть не выкрутились. Тогда он впервые согласился, что идея разрешить Лисе лететь вместе с ним (естественно, за свои личные, отдельно для себя выбитые из Никифорова деньги) была не лишена смысла. Девчонка мягко подкатила под руку и практически сволокла его с трапа, хотя и сама выглядела краше в гроб кладут – зелёная, с запавшими глазами, но довольная, как добравшаяся до крынки со сметаной кошка.
Матвей никогда не понимал её увлечения им. Ну спас от уродов, ну промолчал, когда она одному из них кислород в больнице перекрыла – он бы и сам перекрыл, окажись на её месте, но больше в нём не было ничего такого, за что такая, как она, могла обратить внимание на такого, как он. Матвей не был таким общительным, он даже не был сколько-нибудь дружелюбным – наоборот, распугивал всех вокруг, включая бродячих собак. Не было ни одного человека, кто бы посмотрел на него в первый раз и улыбнулся – только вздрагивали, даже Лиса. Ему было плевать на мир, и вообще он хотел забиться куда-нибудь подальше от людей
и жить спокойной, никому не обязанной жизнью… ещё вчера он хотел жить с матерью и братом…– У тебя лицо скривилось,- настороженно сообщила Лиса, когда они словили такси и уже ехали в больницу.
О том, что это у него такая улыбка, Матвей предпочёл промолчать.
На город, в котором ещё прошлым утром жила его семья, опускались сумерки. Загорались фонари, резали глаз яркие неоновые вывески, теряющиеся в такой же непривычно яркой южной зелени. Люди здесь напоминали муравьёв – такие же деловитые и вечно куда-то спешащие. Здесь жизнь не останавливалась с приходом темноты, улицы начинали гудеть, как потревоженный улей. Может, так даже лучше – нет тёмных подворотен, где обязательно притаился забулдыга или насильник, и недостроенных заброшенных зданий, полных озверевших от ничегонеделания мужиков, тут тоже нет. Мать говорила, Яр любит рисовать. Это и не удивительно – в утопающем от зелени и красок приморском городке наверняка найдётся много красивых пейзажей. Возможно, живи Матвей здесь, а не в своём «элитном» кусочке пространства, где от природы осталась разве что клякса водохранилища да заросший одичавший парк вокруг, он бы тоже рисовал, мог видеть красоту, а не только уродство окружающего его мира. Яр рисовал русалок и дриад, Яр до сих пор верил в сказки. А Матвей учился драться, чтобы не давать себя в обиду уличной шпане. Яр любил горячий шоколад. Матвей ел всё, что было, если было что – не раз и не два он оставался без денег в кармане и куска хлеба на столе. Просто потому, что отец завеялся на дольше, чем планировал. Может, он потому так отчаянно жаждал увидеть свою вторую половинку, в живую убедиться, что есть в мире человек – его внешняя копия – живущий обычной жизнью, умеющий улыбаться и нормально общаться. Когда-то давно они были неразлучны. Матвей смутно помнил то время, но из писем матери точно знал, что характер Яра не сильно изменился. Его брат по-прежнему был весёлым и добрым. Да, таких много, но с таким же лицом – нет. Это будто твоё собственное отражение, живущее так, как ты всегда мечтал. Хотя, скорее, это ты отражение, исказившееся и непохожее…
…Палата была небольшая, но светлая и оттого более-менее уютная. Матвей потянул на себя дверь, но кто-то изнутри успел первым. Сухопарый мужчина с высокими залысинами. Увидел Матвея, округлил глаза. Странная реакция, обычно на него иначе реагируют, и тут же понял в чём дело.
– Ты брат Яра,- даже не спросил, а уточнил мужчина. Тот кивнул. Мужчина выдохнул, то ли облегчённо, то ли просто потому, что при взгляде на парня задержал дыхание.
– Как он?
– Он… спит,- мужчина покосился в палату, но всё же из дверей не вышел и Матвея внутрь не пустил.- Так и не приходил в себя, просто обморок перешёл в сон… Отец тоже здесь?
Матвей покачал головой. Собеседник нахмурился, но промолчал, только хмыкнул, будто так и думал.
– Что у тебя с рукой?
Матвей непроизвольно спрятал повреждённую кисть за спину, но за спиной притёрлась Лиса, зыркающая на всех огромными выразительными глазищами. Матвей был в слишком возбуждённом состоянии, чтобы хотя бы просто о ней помнить, поэтому тычок разбитой рукой о плечо спутницы оказалось неожиданным и болезненным.
– Пожалуй, нужно отвезти тебя к травматологу,- решил мужчина, взглянув на исказившееся, и без того не слишком дружелюбное, лицо парня.
– Я хочу увидеть Яра.
– Слушай…- собеседник замялся,- твой брат не знает, что у него есть близнец. А сейчас он даже не знает, что у него нет матери. Думаю, ему и так будет тяжело первое время.
– И?..
– Может, он бы мог… у меня?..
Мужчина неуверенно глянул на Матвея, увидел ответ в его глазах и поник.
– Хотя бы первый месяц,- всё же сказал он.- Ему надо выйти из больницы и хоть немножко прийти в себя. Меня он знает с детства, вхож в мой дом, думаю, в знакомой обстановке ему будет легче.
Матвей молчал. Он прекрасно понимал, что собеседник прав и так будет лучше. И всё же чувствовал, как сдувается последний воздушный шарик внутри. Он как гончая мотался по городу, искал способ добраться до брата, увидеть, наконец, свою подаренную небом половинку, а сейчас, стоя всего в пяти шагах от него, он должен был уйти и забыть о нём ещё на месяц. Целый месяц! Смешно, но Матвей опять поверил, как когда-то на медосмотре, что всё будет хорошо и в его жизни что-то изменится. Пусть он ведёт себя как маленький, непременно желая получить желаемое здесь и сейчас – он так устал быть взрослым, он так хочет побыть хоть немножко эгоистом, сделать то, чего действительно хочет.