Отражение в тебе

Отодвинул мужчину, прошёл в палату, недвусмысленно захлопнув за собой дверь. Мамин друг хорошо постарался – выхлопотал отдельную палату, наверняка и больница какая-нибудь частная, где оборудование лучше и персонал человечнее. Обязательно надо узнать, сколько он за всё это выложил – и во что бы то ни было отдать! Чтобы ничем не быть ему обязанным. Не потому, что Матвею мужчина не понравился. Обычный человек, возможно, нет – наверняка искренне любил их мать. И всё же у Яра есть Матвей, даже если тот и не знает.

Прошёл к кровати.

И замер.

Кто сказал, что больница – это место боли и скорби? Перед Матвеем лежала его бледная, почти безжизненная копия, с поцарапанным лицом, тощая… живой призрак. Перед Матвеем лежало его искажённое изображение – на заострившемся лице даже сейчас блуждала улыбка, та самая, которая у Матвея всегда напоминала оскал и распугивала тех немногих, кто отваживался пробиться в его тесный угрюмый мирок. Волосы блестящей волной рассыпались по подушке, каштановая прядь легла на глаза. Матвей не удержался, потянулся к ней, убрал с лица, осторожно коснулся бледной кожи.

И в тот же миг полупрозрачные веки дрогнули. Матвей хотел отдёрнуть руку, но прикипел к чистым янтарным глазищам. Даже забыл, как дышать.

Вот Яр сейчас увидит склонившегося над ним человека с собственным лицом и жуткой аурой и вздрогнет.

Яр недоумённо хлопнул густющими ресницами, внимательно посмотрел на него.

– У тебя глаза грустные,- шепнул он пересохшими губами. И улыбнулся.

А Матвей так и остался стоять, протянув руку к его лицу. Оглушённый, растерянный… счастливый.

Словно в отражение смотришься. Искажённое – яркое, чистое.

Обессиленный близнец закрыл глаза и опять заснул. Наверно, он даже не вспомнит этот момент. Наверняка не вспомнит. А вот Матвей не забудет. И золотую корону в янтарных глазах, и улыбку, и защемившее в груди сердце.

Кто сказал, что больница – место боли и скорби? Здесь Матвей нашёл то единственное, чего ему не хватало все эти годы. Когда-то давно, он потерял собственную половинку, своё второе я. Он всегда помнил, что его было двое. Один он смотрел на мир яркими золотыми глазами, а второй он жутко не любил, если кто-то другой пытался хотя бы на миг забрать это чудо себе, отнять у него. О, он отлично помнил тот день, когда из-за ревности столкнул брата в воду, и ненавидел себя за это. Мать говорила, что Яр ничего об этом не помнит. Оно и к лучшему. Эгоистичное детское желание полного обладания своей половинкой отняло у него эту самую половинку. Он научился жить один, и даже решил, что забыл, каково это – желать присвоить себе. Полностью. Без остатка.

И хочется уберечь от окружающей грязи… и нет больше сил держаться на расстоянии. Все хотят быть счастливы, и Матвей не исключение.

Склонился ещё ниже и осторожно коснулся горячих губ, как когда-то безумно давно, едва ли не в прошлой жизни. Правда, раньше именно Яр первым тянулся к нему, целовал и смеялся, когда вспыхнувший Матвей принимался оттирать зудящие после поцелуя губы.

Всё изменилось.

Разве что его любовь осталась прежней.

…Иногда время тянется бесконечно долго. Но минуты ползут за минутами, складываются в часы, часы в дни. День за днём, неделя за неделей.

И однажды на пороге появится с таким нетерпение ожидаемое чудо, взглянет золотыми глазищами, хлопнет ресницами.

И, чувствуя себя законченным дураком, только и выдавишь:

– Ты Ярослав?

Заслужишь презрительный жалостливый взгляд. Ха-ха! Кто б этому чуду намекнул, что нормальная реакция – это страх?..

Скривятся немножко неаккуратные смазанные губы, но даже в презрительной гримасе проскользнёт никогда не исчезающая улыбка.

– А ты Матвей?- бросит в ответ знакомый до дрожи голос.

Родной и любимый…