Отречение от благоразумья
Шрифт:
УВЕРТЮРА
Парижские тайны
«1611 год, 5 октября.
Париж, Консьержери.
ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВУ... (старательно зачеркнуто).
Его Высокопреподобию отцу Густаву Мюллеру или любому из святых отцов.
Будучи благочестивой католичкой и верной подданной нашего доброго короля, осмеливаюсь почтительнейше попросить вашей помощи и совета. Мой сеньор, господин Кончино Кончини, велел мне раздобыть портрет юного короля Людовика, особенно настаивая, чтобы создателем его был мэтр Жак Калло или кто-нибудь из его учеников, дабы, по его словами, «молиться за него». Однако сей поступок кажется мне весьма странным, ибо молиться следует лишь в святом храме на изображение Господа нашего или святых. Скажите, не может ли господин Кончини нанести
С почтением — Марлен Тарбуа».
Несмотря на французские имя и фамилию, посетительница до смешного напоминала типичнейшую «фройляйн Гретхен» откуда-нибудь из Саксонии или Баварии: серо-голубоватое платье, наверняка лучшее из имеющихся и накрахмаленное до пергаментной твердости, кругленькая мордашка со слегка испуганными серыми глазами и вздернутым носом, рыженькие косички, уложенные на затылке в аккуратнейшую, волосок к волоску, «корзинку». Так описал ее отец Лабрайд, и даже почерк соответствовал словесному портрету: старательные буквы недавней воспитанницы какого-нибудь приюта для бедных сироток при храме святой Женевьевы или великомученицы Агнессы. Лет через пять — десять из мадемуазель Марлен вырастет образцовая хозяйка дома и мать семейства, у которой на кухне все будет расставлено по местам и начищено до блеска, которая станет незаметно вить из мужа веревки, а он только на смертном одре сообразит, кто был главным в семье, и чьи детишки будут самыми благовоспитанными в квартале.
В общем, обычная девушка годков семнадцати-восемнадцати, служанка в богатом парижском доме, да не просто безликое существо с ведром и шваброй, убирающееся в комнатах, но личная горничная мадам с перспективами и хорошим жалованьем. Должно случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы подобная особа вдруг решилась тайком явиться в Консьержери и добилась у швейцарцев на входе личной встречи с любым из святых отцов. Она вручает отцу Лабрайду письмо на тщательно обрезанном куске хорошей веленевой бумаги с еле заметными голубоватыми разводами, наверняка утащенном с рабочего стола «госпожи», смотрит испуганно-честными глазенками и ждет ответа.
Спустя полтора месяца письмецо девицы Тарбуа, подшитое в толстую папку с размашистой надписью «Дело д'Эпернона и его сообщников», оказывается в столице Чехии Праге, его с любопытством изучает секретарь папской нунциатуры Райан ап Гвиттерин, а успевший расправиться с половиной содержимого пузатого бочонка «Великопоповского Козела» отец Лабрайд неторопливо рассказывает:
— ...После визита мадемуазель Тарбуа все и завертелось. На Кончини и супружницу его Галигай бумаг набралось — воз с тележкой, но доказательства, которое можно взять в руки и ткнуть им в нос любому усомнившемуся не было... Девчонка же достает из мешочка маленький такой портретик в ореховой рамке, кладет на стол и говорит: «У меня есть один знакомый, подмастерье мсье Жака Калло, я дала ему денег, которые мне передал господин Кончини, он принес вот это. Сказал: мэтр Калло недавно рисовал большой портрет короля, остались наброски, сходство изумительное».
Господа инквизиторы из Парижа прибыли сегодня утром, а вечером в лучших традициях подхалимов всех времен и народов я запасся в ближайшей винной лавке бочонком столь любимого отцом Лабрайдом крепкого чешского пива и явился с предложением: пиво — в обмен на рассказ о событиях минувших месяцев, а коли этого не хватит, я куплю еще.
— Искуситель, — проворчал отец Лабрайд, пристальным взором буравя подношение. — Сходи посмотри протоколы, там все записано.
— Читать протоколы — фи, какая скука! — заявил я, демонстративно помахав изъятой из архива толстой сафьяновой папкой с торчавшими из нее разномастными листами. — К тому же отец Фернандо пишет, как курица лапой, не в обиду ему будет сказано. Посудите сами, что может сравниться с подлинным повествованием очевидца? Отец Лабрайд, ну расскажите скелу о Париже, я вам тоже кой-чего любопытного поведаю...
Соблазнить ближнего своего очень просто, главное, точно знать, кому что предлагать и выбрать подходящее время. На руку играло одно немаловажное обстоятельство: отец Лабрайд недолюбливал меня за излишнюю болтливость и праздность, однако
не отрицал моего скромного умения быть хорошим слушателем. Я никогда не перебивал рассказчика, даже если он сбивался на сторонние рассуждения, и задавал правильные вопросы в нужных местах, подталкивая историю по еще не пройденным дорогам. Самому патеру Лабрайду тоже явно хотелось поделиться впечатлениями, так что дополнительных уговоров почти не потребовалось. Я просто нюхом чуял: в мое отсутствие в сердце Франции произошло нечто, намертво связавшее две столицы, и моя прямая обязанность — разузнать все об этом «нечто».— Итак, служанка из дома Кончини, — напомнил я, отвлекая отче Лабрайда от вдумчивой дегустации содержимого вместительной кружки с белоснежной пенной шапкой. — Она принесла портрет малолетнего короля работы Калло. Что случилось дальше?
Дальше отец Лабрайд, подхватив оробевшую мадемуазель Тарбуа под ручку, резво направил свои стопы в обитель господина председателя нунциатуры. Вышеупомянутая девица слово в слово повторила свою печальную исповедь, теперь уже в присутствии герра Мюллера, отца Фернандо и прочих борцов с происками Князя Ночи. Начался небольшой переполох.
«Ни синьор Кончини, ни мадам Галигай, известная своими пристрастиями к различного рода колдовским тайнам, не должны заполучить никаких предметов, имеющих хоть мало-мальское отношение к королю, — не терпящим возражения тоном заявил отец Густав. — С другой стороны, если они ничего не приобретут сейчас, они продолжат поиски и все равно раздобудут требуемое, но мы об этом уже не узнаем. Поэтому...»
Рожденный несколькими сообразительными головами план мгновенно начали приводить в исполнение. Отца Фернандо в сопровождении пары гвардейцев отрядили в кварталы Монмартра, где располагаются лавки и мастерские художников, с наказом любыми средствами приобрести несколько портретов детей мужского полу в возрасте десяти-одиннадцати лет, похожих на изображенного вот здесь. Лучше всего, если оригинал портрета является плодом воображения художника или нарисованный ребенок уже умер.
Изучив показанный рисунок, отец Фернандо неуверенно поинтересовался: как быть, если он не сможет отыскать ничего подходящего?
— Все дети в сущности похожи друг на друга! — отрезал герр Мюллер. Сие оказалось правдой: спустя пару часов обитатели Консьержери пристально рассматривали целых пять кусков холста с детскими лицами, имевшими несомненное смутное сходство. Трое из них, как утверждал отец Фернандо, вымышлены, один давно в могиле, судьба еще одного остается неизвестной.
Девица Тарбуа смирно сидела в приемной зале, сложив руки на коленях и терпеливо ожидая решения святых отцов. Наконец ей принесли тщательно завернутую в отрез черного бархата картину, велев передать господину Кончини. Служанке также вменялось в обязанность непременно разузнать, какой окажется судьба портрета, и сообщить в Консьержери. Лично приходить не обязательно, достаточно передать письменное или устное сообщение владельцу лавки галантерейных товаров, что на пересечении улиц Бенедиктинок и Сен-Николь.
— Еще ей заплатили десять ливров и, думаю, вполне заслуженно, — добавил отец Лабрайд. — Редкий случай: честная и неиспорченная душа, беспокоящаяся за маленького короля. Марлен кивнула, ушла, через пару дней прислала весточку. Все, как мы ожидали: портрет обретается в покоях госпожи Леоноры Галигай, перед ним горят свечи из черного воска, мадам Галигай также поставила возле картины медную курильницу, регулярно жжет в ней травы с неприятным запахом и какие-то порошки. Вам это ничего не напоминает?
— Maleficia, порча как она есть, знакомо до головной боли, — снисходительно протянул я. — Заключение договора известно с кем, мазь из толченых лягушачьих лапок, гадючьих языков и ворованных облаток для причастия, свечи из собачьего сала... Неужто мадам Галигай еще не надоело? Может, наведя порчу на Людовика, она решила составить достойную конкуренцию несравненной умелице по изведению ближних своих, ныне покойной мадам Екатерине Медичи? У той имелось больше шансов на успех, ибо к колдовству она непременно добавляла разнообразные яды. Отче, как полагаете, мадам Леонора просто неумная женщина, не понимающая, что играет с огнем, или настолько уверена в покровительстве королевы-матери и своих многочисленных друзей?