Отрешенные люди

– Я бы поостерегся, - высказался осторожный Карамышев.

– Потому и сидишь тут сиднем, а все без толку, - жестко подрезал его Угрюмов, - без риска и рыбку из реки не выловишь.

– За большое дело берется Иван, - добавил от себя Алексей Корнильев. И я со своей стороны готов денег подзанять.

– - Ладно, - окончательно сдался Василий Павлович, - будь по твоему, Иван. Поезжай, только лета дождись, а то знаю тебя, готов хоть завтра кинуться.

– - Спасибо, батюшка, - прочувственно поклонился ему Иван, - и вам, братьям, спасибо на добром слове. Не подведу, вы меня знаете.

– Да чего там, - отозвались дружно те, - мы завсегда рады помочь.

Вскоре все стали расходиться, ссылаясь на поздний час. Остался ночевать лишь полковник Угрюмов, которому завтра с утра надо было отправляться обратно в Тюмень. Прокопьевна и Варвара Григорьевна, проводив гостей, начали убирать со стола. Мать, узнав, что Иван собрался ехать в степь искать золото, всполошилась, принялась отговорить его:

– Ишь ты, храбрец выискался! Деньги просвищешь, ничегошеньки не найдешь, а хозяйство и дела все нам с отцом на себе тянуть? Не было меня при том, а то бы я сказала тебе...

Зубарев-старший усмехнулся на слова жены и кивнул Угрюмову:

– Пошли в мой партамент. Там без крика и поговорим. Варя, принеси-ка нам наливочки туда. И ты, Вань, айда с нами. Чего тебе тут с бабами сидеть, ихние россказни да причитания слушать.

– Идите, идите, - выговорила им вслед Варвара Григорьевна, - без вас и нам спокойней, не наговоритесь все никак.

В комнате, где у Зубарева-старшего хранились бумаги с записями его торговых дел, стояли простые деревянные лавки вдоль стен, в углу висели образа, горела лампадка. Единственное, что отличало его комнату от других, это большой резной стол с различными ящичками, запираемыми на ключ, которые хозяин никому не доверял. Василий Павлович зажег от лампадки длинную лучину, а от нее затеплил свечу, стоящую в бронзовом подсвечнике посреди стола, и указал полковнику и сыну на скамью:

– В ногах правды нет.

– Это точно, - согласился Дмитрий Угрюмов и, покряхтывая, опустился на лавку, - я чего-то и не рад, что рассказал про золотые прииски эти. А? Василий? Худа бы не вышло. Может, передумаешь, запретишь Ваньке розысками заниматься? Дело непростое, всякое выйти может...

– Разве его удержишь? Я ему и про ярмарку говорил: зря себя тратишь, воров на свет вывести пробуешь, грамотки разные строчишь. Я письму не обучен был, сам знаешь, а он вот могет... И что толку с того? Лишь гербовую бумагу переводит, а она три копейки каждый листик стоит, - горячился он.

Обычно Зубарев-старший больше молчал, вечно занятый своими делами, щелкал костяшками счет у себя в комнате и выходил лишь к обеду или ужину. Утром поднимался чуть свет и, перекусив, исчезал на весь день. Но сейчас, после прилично выпитого, разговорился и не прочь был обсудить с кумом дело, на которое сам и благословил сына, не желая ударить в грязь лицом перед гостями.

– Лучше бы он эти бумаги и дале писал, убытков меньше, - почесал в почти седой голове Угрюмов, - а вот ехать в степь... тут в такой расход войдешь, что и не рад будешь, что связался,- размышлял он, словно Ивана и не было с ними в комнате.

– Брат Михаил помочь обещал, - негромко подал голос Иван

– Как же, поможет! А потом с тебя за все по тройной цене обратно взыщет да и долю от добытого взамен барахла своего потребует. Знаю я этих Корнильевых, - стукнул себя в грудь кулаком Василий Павлович, - обдерут, как липку, и слезу при том горючую пустят...

– Не наговаривай зря на родню, - взял его за руку Угрюмов, - не они ли помогли Ваньку из острога выпустить? Ладно, у меня тут мыслишка одна на ум пришла, послушайте. Вот коль вы бумагу губернатору напишете, то согласно ей должен он вам помощь всяческую оказывать в розысках. Просите с него казаков для сопровождения. А как он согласие даст, тут уже и я помогу, выделю тебе, крестник, пару добрых ребят. Годится?

– Годится!
– откликнулись радостно отец и сын.

Полковник Угрюмов уехал еще затемно, не простившись с крестником. А сам Иван, когда утром вышел к столу, вспомнил о вчерашнем разговоре, вдруг смутился и попытался отвести глаза от строгого взгляда матери.

10.

Ближе к обеду Василий Павлович Зубарев велел закладывать легкие беговые санки.

– Орлика заложи, - крикнул с крыльца конюху Антипке, как будто тот и сам не знал, что приобретенный у киргизов совсем жеребенком и теперь выросший в доброго коня Орлик был главной любовью и гордостью хозяина. Отец не допускал к нему даже Ивана, хотя тот и просил пару раз выехать покрасоваться на статном жеребчике. Не дал. Лишь на прошлую масленую испробовал сам Орлика на выезд. Никого не взял с собой, не хотел тяжелить санки. Вернулся веселый, возбужденный, довольный выездом: "Всех, как есть, обошел!" - крикнул, едва ввалившись в дом.

Иван не вытерпел, накинул короткий полушубок, отправился на конюшню. Антипка уже надел на жеребчика сбрую, хомут и выводил во двор. Увидев Ивана, махнул рукой:

– Отойди к сенцам, а то испужаешь раньше времени, - и, поворотясь к Орлику, погладил ласково по морде, приговаривая.
– Хороший мой, ой, какой хороший, не бойся, не бойся, дурашка, - тот встряхивал головой, шел осторожно, пристукивая коваными копытами по толстым половицам настила.
– А вот теперь иди ближе, помогать станешь, - позвал Антипка, даже не оборотясь в иванову сторону, показывая свое превосходство перед ним на конюшне.
– Да куда попер?! Куда?!
– не понять кому заорал он.
– Перед мордой у него проходи, чтоб видел. Иль не знаешь, что к коню сзади подходить не следует? Только испугаешь, а то и по зубам копытом получишь. Ой, ну чему тебя только учили, - продолжал он все также громко, с криком, - за узду держи, оглаживай, по шее гладь, а я сейчас санки подтащу, - командовал Антипка. Самое трудное будет оглобли в гужи вдеть, он их сзади не видит, шарахается, - пояснял на ходу, торопливо подтаскивая легкие санки, и, заведя оглоблю в гуж, ловко поднырнул под мордой у Орлика, отпихнул Ивана, подхватил вторую оглоблю, вдел, принялся затягивать супонь, упершись коленом в клешни хомута.
– Готово!
– проговорил довольный и слегка похлопал жеребчика по спине.
– Ну, с Богом!

Василий Павлович Зубарев вышел на крыльцо, неспешно натягивая расшитые бисером праздничные рукавицы. На его плотной фигуре хорошо сидел длинный коричневый тулуп с белым, шалью, воротником, на голове была рыжая лисья шапка, с белой отметиной по центру, а на ногах ловко сидели крашенные узорчатые пимы.

– Эх-ма! Морозец!
– крякнул он, щуря глаз на потянувшегося к нему мордой Орлика.
– А ты чего стоишь? Едем!
– обратился к Ивану.
– Пока ворота отпирают, чтоб мигом переоделся!
– последние слова проговорил, уже не глядя на сына, и тот понял, что у отца на уме сейчас одно: как пойдет нынче жеребчик, покажет ли прежнюю прыть, что и в прошлом году. Он и не ожидал, что отец пригласит его с собой, а потому опрометью кинулся в дом, быстрехонько переоделся во все праздничное, под стать отцу, и нагнал санки, уже выезжавшие на широкую Богоявленскую улицу, в сторону реки.

Антипка, бежавший некоторое время рядом с ними, отстал, успев сунуть в руки Ивану кусок черного подового хлеба, густо посыпанного крупной солью.

– Потом дашь!
– кричал он вслед хозяйским санкам.

А Орлик, миновав соседский дом солдатки Ивашовой, выпустил струю пара из ноздрей, пошел широкой рысью, изредка пофыркивая и кося глазом по сторонам, чуть откинув назад красивую аккуратную голову. Он бежал столь правильно, ровно и размеренно, что прохожие невольно замедляли шаг и оглядывались вслед купеческим ладным беговым саночкам. Вот они нагнали понуро бредущую клячу водовоза, и отец Ивана громко щелкнул в воздухе коротким ременным кнутом, что обычно висел в горнице, на стенке изготовленный специально для праздничных выездов. Водовоз вздрогнул, обернулся, но узнал Зубарева, потянул с головы засаленный треух, поклонился, пискливо крикнул: "Наше почтение, Василь Палыч!" Зубарев не ответил, а лишь подмигнул старику, зорко смотря вперед, где из-за поворота, с Базарной площади несся по мосту запряженный в такие же легкие санки гнедой рысак-пятилетка.

– Васька Пименов правит, - жарко крикнул отец в ухо Ивану, - сейчас начнет на реку звать, - он чуть попридержал Орлика, чтоб не сцепиться санками на узком мосту, подождал, когда Пименов подлетел к ним вплотную и заорал на всю улицу:

– Палыч! Вот ты где! А я прокатиться выехал, дай, думаю, погляжу, кто где есть, хотел к тебе завернуть, а ты сам и едешь. Здорово!

– Здорово, Василий!

– Конек-то у тебя каков стал, красавец!
– Пименов был под изрядным хмельком и явно искал, с кем бы поговорить, потолковать, перекинуться словом.
– Айда на реку, - крикнул он, и отец чуть повел головой в сторону Ивана: мол, что я тебе говорил.