Отрешенные люди

– На прошлый год был я, ваше высокопревосходительство, в Ирбите, на ярмарке, значится, - зачастил другой купец с чистыми, как у малолетнего ребенка, голубыми глазами.

"Лев Нефедьев, - без усилия припомнил его Сухарев, - сказывали, будто бы его сынок в казачьем полку служит и квартируется в самом Санкт-Петербурге, и даже на часах несколько раз в царском дворце стоял. Может, и стоял, а может, и наврал родным, а те уже разнесли по городу, расславили... Но все одно, с этим ухо надо держать востро", - думал про себя губернатор, вглядываясь в родниковые глаза говорившего.

– И такие дела мне там открылись!
– продолжал тот, смешно причмокивая пухлыми губами.
– Лихоимство великое, ваше высокопревосходительство, вор на воре и вором погоняет.

Губернатор перестал слушать, вздохнул, поднес платок к носу и глянул на большие напольные часы, стоящие в углу кабинета. Скоро обед, и надо бы поскорее отделаться от настырных купцов, которые сами не знают, чего хотят, жалятся на весь белый свет и на его подчиненных. Он не Господь Бог, чтоб исправлять мир. У него, сибирского губернатора, поважней забот предостаточно, коих никто кроме него решить не сможет, не сумеет. Еще в конце лета зашевелились вдруг киргизцы, придвинулись к степным крепостям, требуют пропустить их внутрь губернии, где пастбища потучнее, будто бы много лет назад они теми землями владели. Мало ли что сто лет назад было. А он, сибирский губернатор, решай, как тех инородцев вглубь губернии не пропустить и при том не дать им с голоду помереть, поскольку нынче трава у них совсем худая выросла, и большой падеж скотины начался. Тайша ихний даже посла с грамотой к царице прислал, просит государыню помочь беде. Грамоту он, конечно, с курьером в столицу снарядил, а посла здесь, в Тобольске, попридержал, велел определить на содержание в приказной избе, пока ответ из Петербурга не получат. А киргизец этот требует, чтоб не иначе как каждый божий день ему молодого барашка резали, бабу для утех желает, вина, одежды новой. Вот народец! Подай им руку, так по локоть откусят. А тут эти крутоголовые купчины, словно дети малые, жалятся на обиды от приказных людей. Брякнуть бы кулаком по столу, чтоб они повскакивали, да опромью вон из кабинета кинулись и дорогу сюда надолго позабыли, ан нет, нельзя государственному человеку и вида показывать на дурь ихнюю непролазную, затем он здесь и посажен, чтоб слушать, слушать и жалобы те наверх далее не пускать.

– Ладно, разберусь с теми людьми, - повел головой Сухарев в сторону секретаря, что сидел у окна за небольшим неустойчивым столиком и держал наготове перо, регулярно обмакивая его в чернильницу, очищая о суконную тряпицу, всем видом показывая готовность выполнить любой приказ, - запиши для пущей памяти.
– Секретарь, с усердием наклоня напомаженную голову, заскрипел по толстой, местной выделки, бумаге, выводя аккуратные буквицы. Все у вас?
– спросил губернатор купцов, в очередной раз кинув взгляд на часы, где стрелке осталось пройти лишь одно деление до начала долгожданного обеда.

– Никак нет, ваше высокопревосходительство, - твердо выговаривая слова, заявил самый пожилой из них, Евсевий Медведев.

– А ты на кого жалуешься?
– брезгливо сморщился Сухарев, приготовившись выслушать очередную тираду о лихоимстве.

– Прошение у меня, ваше высокопревосходительство, - вздохнул тот, и губернатор понял, что безнадежно опоздает на обед, а значит, опять встретит насупленную жену, которая из-за своей врожденной немецкой пунктуальности не терпит опозданий и тем более отговорок о долге, службе и прочих пустяках, которые для нее, женщины, были не более чем скучными делами.

– - Говори, чего просишь, - ободряюще махнул в сторону Медведева рукой Алексей Михайлович.

– Дозволения прошу вашего бумажную фабрику открыть, - чуть кашлянув, сообщил купец.

– Фабрику, говоришь?
– удивленно поднял брови губернатор, не найдя сразу, что ответить.
– Зачем тебе фабрика?

– Как зачем?
– в свою очередь недоуменно переспросил Медведев.
– Бумагу на ней выделывать стану.

– И добрую бумагу али как эта?
– ткнул в сторону секретарского стола пальцем Алексей Михайлович.

Медведев чуть прищурясь посмотрел на лист, по которому торопливо бегало остро отточенное перо, и неожиданно широко улыбнулся.

– Так и думал, что ваше превосходительство о том спросит. Худая бумага и стоить мало будет, а за хорошую и цену добрую дадут.

– Правильно говоришь, - согласился Сухарев, не отрывая глаз от часовой стрелки: она уже достигла самого центра отметки "12" и теперь медленно начинала преодолевать ее, напоминая губернатору о сведенных к переносью тонких бровях жены.
– Чего от меня хочешь?

– Так, я говорю... Соизволения вашего испрашиваю.

– Где фабрику ставить думаешь?
– Сухареву было абсолютно все равно, где купец замыслил ставить, будь она трижды неладна, свою фабрику, хоть у черта на куличках, лишь бы скорее заканчивал, но, будучи человеком государственным, он должен был вновь и вновь задавать вопросы, вникать в суть дела.

– Заимка у меня имеется, от отца еще осталась, возле татарских юрт на речке Суклемке. Там и думаю...

– Суклемке, - вслед за купцом повторил Алексей Михайлович, хотя совершенно не представлял, где то место находится.
– Работников нанимать станешь али как?

– Прикупить бы десяток человек, - заискивающе поглядел на губернатора купец.

– А сам не знаешь, что не дозволено тебе, податному человеку, крепостных иметь? Не дворянин, поди.

– Иначе фабрику не пустить, - тяжело вздохнул Медведев.

– Нанять можно, - подсказал ему Нефедьев.

– Толк какой?
– возразил Михаил Корнильев.
– Они, коль им чего не по нраву, то ноги в руки и айда, куда глаза глядят. Лучше и не пробовать.

– Инородцев в услужение покупать дозволено, - намекнул Медведев и выразительно посмотрел на Сухарева.

Покупать инородцев в Сибири могли негласно практически все состоятельные люди, определяя их в прислугу или еще куда. Главным образом скупали детей у тех же киргизов или калмыков, реже у остяков, воспитывали их, оставляли у себя на службе, коль те сами не противились. И хотя у всех купцов, да и у богатых мещан жили в работниках без паспортов молодые парни и девки, все закрывали на то глаза, включая самого губернатора. Но никаких прав на малолетнего инородца здесь у русского человека не было, не то что в России, где господа владели целыми селами и деревнями и, самое главное, владели законно, с занесением того права на казенном документе, могли передавать своим наследникам или продать, подарить. Тут же, в Сибири, когда случалась нужда в работных людях, хоть закричись, предлагай любые деньги, а нужных людишек не найдешь. Сейчас Медведев предлагал, не стесняясь, без обиняков что-то не совсем законное, но что именно, Сухарев уловить пока не мог.

– Не пойму тебя, - потирая платком горячий лоб, переспросил он купца, о чем речь ведешь?

– Татарские юрты там поблизости стоят, - осторожно пояснил тот, - я уже с муллой говорил, что молодых парней и девок к себе на работу возьму, платить стану...

– - И что мулла?

– - Согласие дал.

– Так то дело полюбовное - ты нанял, они согласны. А мое разрешение тебе к чему?
– ничего не понимая, переспросил купца Сухарев.

– По закону все оформить, татар тех к фабрике приписать, а то сбегут через неделю, и не воротишь ничем.

– Нужна городу добрая бумага, чтоб в иных местах ее не покупать, поддержал Медведева Корнильев.

– Нужна, нужна, - вслед за ним закивал и Нефедьев.

– Н-да! Задал ты мне, братец, работу, - покрутил головой Сухарев. Теперь до него окончательно дошло, о чем просит купец: выдать грамоту о приписке татар к фабрике. А татары, будучи людьми законопослушными, верят каждой бумажке, на которой красуется двуглавый орел, хоть с медного пятака его переведи. Понятно, купец найдет способ отблагодарить его за тот документ, но зря он начал при секретаре, при остальных купцах тут сидящих. Зря.
– Не знаю, как и быть, - помялся Сухарев, - о пользе для города верно говоришь, но и супротив закона идти не хочу. Извини, братец.