Отрочество

— Была возможность пострадать, или таки ой на всякий случай? — осведомился я, накладывая вкусное через немогу. Но буду!

— Таки да! Одним я был интересен в образе бледного видом страдальца, за которого можно обличать и клеймить власти. Другие хотели видеть мине ровно там же, но с совсем иными целями, назидательно-воспитательными для других. И шо характерно, оба два с редкостным единодушием подпихивали мине на алтарь свободы и назидательности.

— Так што, — он весело развёл большими, пухлыми руками, — я таки сильно подумал, а потом подумал ещё раз, и решил, шо мине это сильно неинтересно.

Ёся откровенно забавляется, перейдя на одесско-идишский суржик. Когда ему надо, то русский говор у него становится отменно чистым, и даже без никакой картавости. Такой себе отчётливый петербургский слог, потомственный при том.

— И насколько нет?

— Настолько, шо я буду учиться в лондонском университете. Я пока здесь, но документы уже там.

— Голова! — восхитился я, — Такие связи, это всем связям да! Через папеле с Одессой и всем югом, а чуть теперь и со Стамбулом. А через себя с Петербургом и Лондоном! Есть за што радоваться!

— А ты точно не из наших? — недоверчиво сощурился Ёся, поглядывая попеременно то на меня, то на папеле.

— Из наших, но не ваших, если не говорить за вовсе уж далёких. За тех не поручусь. Все люди братья! — и после короткой паузы озвучил ещё и выданное подсознанием, — Все бабы — сёстры! Дядя Фима заржал самым неприличным образом, Ёся только фыркнул на столь грубый юмор. Тётя Эстер попыталась было обидеться, но тоже засмеялась визгливо.

«— Толерантностью и феминизмом пока не пахнет!» — озвучило подсознание, снова заткнувшись.

Ну и дальше так продолжили — с одессизмами и ёрничаньем через всё подряд. Мне — почему бы и не да, ну и немножечко обезьянничанье. А Бляйшманам — ностальгия и глоток родного воздуха.

— Да! — вспомнилось за недавнее, — Мине показалось, или временный как бы дядя Хаим, несколько избыточен для роли перевозчика маленького мине? Пусть даже и мине с немножечко контрабандой.

— За Тридцатидневную войну [6] помнишь? — погрустнел дядя Фима, — Ну и вот!

— Дефицит нееврейских кадров через турецкую нетерпимость и подозрительность к грекам?

6

Первая греко-турецкая война 1897 (греч. 1897), известно также как Тридцатидневная война и Чёрный '97 в Греции — военный конфликт между Грецией и Османской империей.

— Он самый. Мы такие себе, — он весело покосился на сына, — вполне себе интернационалисты! Местами.

— Ага, — закивал я, превращаясь в слух. По словам дяди Фимы, выходило так, что в контрабандисты может попасть не то штобы и каждый, но национальность препятствием не является. А самое оно для такого дела — рассыпанные по миру общины, более или менее замкнутые, в основном жиды, греки и армяне.

Удобно! Чужаки на виду, да и между размазанных по свету соплеменников налажено какое-никакое, но взаимодействие.

Но сложно! Интернациональность порой сбой даёт, да ещё какой!

… — межобщинные разногласия… — дядя Фима замолк ненадолго, морщась как от лимона, — а! — Мы там, — взмах рукой, предположительно в сторону Одессы, — привыкли видеть человека, а уже потом национальность.

— Не до вовсе уж! — поправился он, заметив мой скепсис, — Но таки да! Человека! И еврейская община Одессы, она не то штобы однородна, но договориться между собой всегда могём и умеем! С другими обычно тоже, но это не всегда от нас. Да и среди наших, скажу тебе по маленькому секрету, такие себе поцы встречаются, шо тоска за народ встаёт и душит!

— А эти! — снова взмах, да экспрессивные ругательства на десятке языков, а после — виноватый взгляд на супругу, сощурившуюся этак многообещающе, — Романиоты с сефардами вроде как и слились в одну общину, а вроде как и нет! Всплывают до сих пор разногласия, чуть не до плевков. Века! Породнились давно, а нет-нет, так и да!

— Вот только представь! — дядя Фима начал загибать пальцы, — Сефарды и ашкеназы, это уже, да? Так вот хотя к ашкеназам чуть не всех европейских наших причисляют, это совсем даже и не так! Есть ещё галицийские и литваки, румынские евреи, польские, римские, романиоты!

— А?! — он потряс руками, — И все как бы и да, но немножечко и нет! Свои чуть-чуть традиции — единственно верные, как полагается. А среди них тоже — группки! Со своими уставами и интересами.

— Сефарды, — Бляйшман вошёл в раж, — тоже вроде как европейские изначально, но отдельно. Обряды! И язык. Языки. А лахлухи курдистанские? Сирийские арабоязычные мустараби? Вавилонские, бухарские… э! Шломо! Поверь мине, ещё долго перечислять можно!

— И вот эти все… — он затряс руками, корча свирепые гримасы, и явно сдерживая ругательства (с опаской посматривая на супругу), — все… договориться между собой не могут! Внутри своих же, ты такое видел? Меж не совсем своих ещё хуже!

— Это таки очень небезынтересно, — осторожно прервал я поток красноречия, — но давайте за вашу этнографическую интересность немножечко потом? Я таки за! Интересные беседы с умными людьми, да за вкусной едой, это таки да! Но потом.

— А есть какая-то спешка? — удивилась тётя Эстер, — Погостил бы. Ёсик тебе Стамбул показал. Младший Бляйшман охотно кивнул, но я завиноватился плечами и лицом.

— Церковь! То есть Синод и такое всё, — ну и рассказал.

— Ой вэй! — запричитала тётя Эстер, играя не очень и натурально. Вот ведь, а? Поверить, што в такое не знали хотя бы через Лебензона? Вот не в этой жизни!

Но положено. Ей причитать, мине верить. Этикет!

— Церковь ваша, — ворчала она, пхая в мине дополнительные вкусности через отдувание и опаску лопнуть, — всё не как у людей!

— Золотце! — глава семейства ласково погладил супругу по жирному плечу, — Ну не всем же такое счастье?

Уже не тряся руками, дяди Фима коротко договорил за ситуацию с греками, о которых я за всеми этими семитскими этнографиями мал-мала начал подзабывать. В большой и запутанной жидовской общине Стамбула нашлись те, которые сильно верноподданные султану. Ну и выразили свои верноподданнические чувства брату Солнца и Луны, а заодно и немножечко фи грекам. Местами так даже и сильно за немножечко вышли.

В ответ обидочки, местами — с погромами. Как водится, без особого разбора. Местные которые греки Стамбульские, те ситуацию более-менее, но и то — зуб! А дальние которые, те и вовсе не знают, што здесь и как. Просто — обиделись, просто — погромы.

Ну и пошли обидки в обе стороны.

А виной всему — особо двинутые из числа особо религиозных. Они, оказывается, и соплеменников только так, если те смеют хотя бы немножечко думать иначе!

— Есть интерес к экскурсии по району? — поинтересовался после завтрака Иосиф. С некоторым сомнением хлопаю себя по туго набитому животу, но киваю.