Отрок московский

Рене де Сент-Клэр предложил переправиться через Дунай. Там можно было попытаться уйти в леса. Дольше, зато надежнее. А на Табор не трудно выйти и через Будейовицы. Все равно в пути не приходится рассчитывать на встречу с друзьями, а для врагов и возможных преследователей тем хуже, чем сложнее и извилистее будет их путь.

Однако оказалось, что дунайский лед гораздо опаснее, чем выглядит на первый взгляд. Понадеявшись на его прочность, они совершили непростительную ошибку.

Брат Жиль до сих пор с ужасом вспоминал, как затрещали под конскими копытами льдины и встали дыбом. Как полынья с черной водой поглотила брата-сержанта, слугу и двух лошадей, навьюченных серебром. Еще одну лошадь, изрезавшую ноги об острые осколки, пришлось потом бросить.

Вернувшись на левый берег, отряд сделал суточный привал. На брата Эжена жалко было смотреть: щеки впали, покрасневшие глаза обведены черными кругами, на лбу прорезались глубокие морщины, а в иссиня-черных волосах лангедокца Жиль заметил несколько новых седых прядей.

Присев у костра, Эжен неожиданно схватился за голову и рухнул ничком со сдавленным стоном, едва не угодив лицом в огонь. Брат Жиль кинулся на выручку. Подхватил недужного под мышки, отволок в сторону. Подоспевший брат Бертольд, монах-францисканец, прибившийся к храмовникам на отрогах Шварцвальда, неподалеку от Ульма, положил на лоб д’Орильяку смоченную в воде тряпицу и влил в приоткрытые губы несколько капель вина из скудных и уменьшающихся с каждым днем запасов. Присел рядом, готовый оказать любую помощь, какая потребуется.

Поначалу брат Антуан не слишком приветствовал присутствие в отряде постороннего человека, и лишь заступничество брата Эжена спасло францисканца от скорой и жестокой расправы. Со временем эти двое сошлись на почве обсуждения всяческих алхимических трактатов и оккультных учений.

Брат Бертольд родился во Фрайбурге-им-Брейсгау, что в Шварцвальде. Отец его, каменщик, покалечил ногу на строительстве кафедрального собора, и с тех пор семья влачила нищенское существование. Мальчишка (тогда еще его звали Константином) учился у витражных дел мастера, а после отправился в Нюрнберг, в монастырь, поскольку увлекся химическими опытами и желал углубить свои знания под руководством просвещенных, как он предполагал, монахов. В самом деле, где, как не в монастыре, он смог бы изучить «Speculum Alchimоae» Роджера Бэкона и «De mineralibus» Альберта Великого, «Девять уроков химии» Стефана Александрийского и «De natura rerum» Исидора Севильского, ознакомиться с трудами Раймонда Луллия и Арнольда из Виллановы, Роберта Гроссетеста и Винцента из Бове?

В постижении свойств совершенных и несовершенных металлов, сложных и простых веществ молодой монах делал удивительные успехи. За что и поплатился… Ведь не зря Альберт Великий, который кое-что смыслил в науках, наставлял учеников в трактате «Об алхимии»: «Алхимик должен быть молчалив и осторожен. Он не должен никому открывать результатов своих операций. Ему следует жить в уединении, вдали от людей. И, наконец, да избегает он всяких сношений с князьями и правителями».

Но, если с тритурацией, сублимацией, фиксацией, кальцинацией, дистилляцией и коагуляцией [76] все обстояло удачно, то отношение к Бертольду отца-настоятеля и декана [77] оставляло желать лучшего. О церковниках, не понимающих пользу научных исследований, хорошо сказал Роджер Бэкон: «Но заблуждения их не ограничиваются тем, что по невежеству своему они осуждают знание будущего… Из-за части, отрицаемой ими по причине невежества, они осуждают и целое…» Его увлечение алхимией объявили вредным занятием, граничащим с колдовством. Не позволяли заниматься опытами, пугали Святой Инквизицией.

76

Альберт Великий рекомендовал алхимикам для достижения успеха следовать следующим правилам: тритурация – растирание в порошок, сублимация – возгонка, фиксация – закрепление, кальцинация – прокаливание, дистилляция – перегонка и коагуляция – сгущение.

77

Декан – в средневековых католических монастырях должностное лицо из монахов, помогавшее аббату в управлении.

В конце концов, монастырская верхушка так измучила молодого ученого придирками и наказаниями, что он попытался бежать. Кому же охота постоянно слушать, что он колдун и якшается с нечистой силой?

Первый побег окончился неудачей. Бертольда довольно быстро изловили, вернули в обитель и, чтобы он opera et studio [78] искупил провинность, приставили к грязной работе – поручили ухаживать за свиньями, отправляли чистить отхожие места, во искупление грехов оставляли ночь напролет читать требник перед алтарем. Именно тогда он получил прозвище Черный – это нетрудно, если с утра до ночи ковыряешься в навозе. Время уходило, как вода сквозь песок. Тяжкий и бессмысленный (во всяком случае, для него самого) труд вместо научных изысканий.

78

Трудом и старанием (лат.).

И Бертольд от безысходности и отчаяния решился на вторую попытку.

Как говорил Цицерон: «Abiit, excessit, evasit, erupit…» [79]

Думал добраться до Ульма, передохнуть там от Богородицы до Трех Волхвов [80] , а потом уж направиться либо на юг – в Болонью, либо на запад – в Парижский университет. Но вот по дороге повстречал бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона…

Отдышавшись и немного придя в себя, д’Орильяк выдохнул сдавленным голосом:

79

Ушел, скрылся, спасся, бежал (лат.).

80

То есть с 1 по 6 января.

– Вуал и Заган перестают слушаться меня… Только Гамор еще помогает…

Жиль, удерживавший голову южанина на коленях, вздохнул. Он до сих пор еще не мог смириться, что рыцарь, посвятивший жизнь служению Господу, может вот так запросто говорить о демонах, упоминать их имена или, того хуже, заклинать их. Является ли это грехом? Брат Эжен как-то сказал, что к чистому грязь не липнет – душа искренне верующего человек защищена от скверны, демоны и сам Князь лжи, Люцифер, не смогут завладеть ею, а использование демонов вonа mente [81] не множит зла.

81

С добрыми намерениями (лат.).

– Нас преследует кто-то очень сильный… – продолжал д’Орильяк. – Он обращается напрямую к Мардуку [82] … Среди ученых Франции, Бургундии и немецких герцогств таких людей можно перечесть по пальцам.

– За нами погоня? – озабоченно спросил де Грие.

– Похоже… И не просто погоня. Опытный заклинатель, знакомый со списками с древних книг. «Аль-Азиф», «Энума Элиш», «Дхиан»…

Брат Эжен обвел взглядом озадаченные лица спутников. Улыбнулся уголками рта.

82

Мардук – в шумеро-аккадской мифологии верховное божество вавилонского пантеона, верховный бог Междуречья, в средневековой Европе часто безосновательно демонизировался.

– Brevis esse laboro, obscurus fiо [83] , не правда ли?

– Ну… – покачал головой брат Антуан.

– В книге «Аль-Азиф», написанной безумным арабом Абдуллой Альхазредом, перечисляются имена демонов и их верховного владыки Мардука, – терпеливо пояснил лангедокец. – В «Энума Элиш», которую и книгой-то назвать нельзя, ибо она написана на глиняных табличках, указываются пятьдесят имен Мардука. А уж «Дхиан» дает методы призвания и подчинения как демонов, так и их властелина.

83

Если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным (лат.).

– А вы читали эти труды? – с придыханием спросил брат Бертольд.

– Сами книги не читал, – ответил Бертольду брат Эжен, пытаясь приподняться на локте. Это ему почти удалось. – Читал списки, само собой. Копию «Энума Элиш» я отыскал в книгохранилище на Кипре. В сундуке с испорченными листами пергамента – их туда сбрасывали переписчики, чтобы потом соскабливать чернила. За «Аль-Азифом» я отправился в Эдессу… Мой отряд потерял трех сержантов и одного брата-рыцаря.

– Сарацины? – спросил Жиль просто для того, чтобы что-то сказать. Он чувствовал себя неловко, оттого что лангедокец все время беседует с Бертольдом, а его вроде бы и не замечает.

– Если бы! Говорят, Альхазред, скитаясь по пустыне Руб-аль-Кхали в поисках древнего знания, нашел-таки разрушенный город. Он назвал его городом Колонн, или Ирем. Ифриты и джинны охраняют его, ибо только в Иреме они могут пронзать пространство и время, вырываясь в нашу реальность из Бездны, где их запечатал именем Аллаха великий султан и чародей Сулейман ибн Дауд. – Д’Орильяк улыбнулся. – Хотя всем христианам известно, что никакого Аллаха не существует…

– Ну конечно же! – с жаром воскликнул брат Жиль, а францисканец поддержал его порыв, крестясь и кивая: – Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae… [84]

84

Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли… (Лат.)