Отряд (Аш - Тайная история - 2)

– А что, - встрепенулась Фарис, - ты не собираешься сдаваться без боя?

Холод кусал за пальцы, колол иглами ступни, и Аш обрадовалась предлогу хоть ненадолго уклониться от пристального невеселого взгляда Фарис, скорчившись, чтобы снова натянуть скукоженные холодные сапоги. На мгновенье она словно в первый раз ощутила все это: слабое тепло нагретых огнем подошв, боль в сведенных мышцах, тупое сосание голода под ложечкой...

– Может, и не собираюсь, - отозвалась она, чувствуя, что ей не хочется лгать, пусть даже молчанием. "Да и все равно: все будет кончено раньше, чем ты успеешь проговориться кому-нибудь".

– Может быть, - повторила она.

Фарис аккуратно сложила скованные руки на коленях. Не отводя глаз от бледного подобия пламени, сказала:

– Ты ведь живешь, зная, что будешь убита на войне.

– Это другое дело!

– И в мирное время многое могло бы убить их: пьянство, чума, лихорадка, тяжелая работа...

– Я знаю этих людей...
– Аш запнулась, начала сначала: - Я знаю этих людей. Многих знаю долгие годы. Я знала Герена аб Моргана совсем сопливым. Я знала Томаса Рочестера, когда он не понимал ни одного языка, кроме английского, и парни убедили его, что его имя по-фламандски значит "задница". Я встречала в Англии двух внебрачных сыновей Роберта - хрен знает, живы ли они теперь и вспоминает ли он о них! Он ничего не говорит, просто держится, и все. И эти парни на лестнице и внизу - чуть ли не всех я помню еще с Англии, с поля под Туксборо. Если я отдам приказ атаковать, они умрут.

Хладнокровно, словно и не была она пленницей, Фарис посоветовала:

– Не думай об этом.

– Интересно, каким образом?

Неуверенно, после секундной паузы, Фарис прошептала:

– Может быть, это не для нас. Брат Фернандо сказал...

– Что? Что он сказал?

– Он сказал женщине намного труднее быть воином, чем мужчине: женщина дает жизнь, и потому ей много труднее отнимать ее.

Аш схватилась за живот, поймала взгляд Фарис и закашлялась в приступе сухого пронзительного смеха. Визиготка прижала ладонь к губам, широко распахнула темные глаза и вдруг откинула голову и тоже взвизгнула.

– Он с-сказал...

– ...да...

– Сказал...

– Да!

– Во дает! Ты сказала ему, какое дерьмо?..

– Нет.
– Фарис утерла глаза краешком ладони. Брякнула цепь. Она не могла скрыть просветлевшего лица. Высморкавшись, она пояснила: - Не сказала. Я подумала пусть поговорит с моими квахидами, если я выживу. Они сумеют объяснить этому франкскому рыцарю, насколько легче мужчине, когда по нему стекает кровь и мозги лучшего друга...

Смех замер, не оборвался, но стих постепенно, когда две женщины задохнулись, глядя друг на друга.

– В том-то и дело, - сказала Аш.
– В том-то и дело.

Визиготка вытерла лицо, ее пальцы скользнули по грязной, но гладкой коже.

– Со мной всегда был отец, или квахиды, или machina rei militaris тебе было труднее, Аш. И все равно я видела, что война творит с людьми, с их сердцами, с их телами. Ты видела больше меня. Странно, что тебе все еще так больно.

– Но и для тебя они были не просто пешками на шахматной доске?

– Конечно, нет!
– обиделась Фарис.

– А, ясное дело. Потому что если ты не видишь в них людей со всеми их слабостями, как ты решишь, на что они годны в бою? Ага, в том-то и дело. А мы что такое? Мы вроде каменного голема. Хуже. У него-то нет выбора.

Она откинулась, сцепив руки на коленях.

– Никак не могу привыкнуть, - сказала она.
– Если задуматься, Фарис, ты, быть может, обязана жизнью тому, что я никак не могу привыкнуть. Может быть, я спасла тебе жизнь из обычной сентиментальности.

– А твоя герцогиня, она не убила тебя тоже из сентиментальности?

– Возможно. Откуда мне знать, в чем разница между сентиментальностью и...
– Аш не договорила. Слово тяжело засело в ее мозгу. Даже про себя она не могла выговорить:

"...любовью".

– Проклятье, терпеть не могу осады!
– воскликнула она, обводя глазами темный холодный зал.
– В Нейсе под конец было достаточно паршиво, они там ели собственных младенцев. Знать бы тогда, в июне, что шесть месяцев спустя я окажусь по другую сторону стены...

Стальные звенья зазвенели, словно пролилась вода, когда Фарис соскользнула с сундука, чтобы усесться на пол и устало опереться на него плечами. Аш инстинктивно напружинилась, хоть и видела, что цепи - по ее же приказу - были укорочены настолько, что ими нечего было и думать задушить кого-нибудь.

Она машинально подобрала под себя ноги, и рукоять кинжала снова легла в ладонь; приподнялась на корточки, краем зрения удерживая сидящую рядом женщину - в том состоянии духа, когда малейшее движение служит сигналом обнажить оружие.

– Никогда не забуду, как увидела тебя в первый раз, - тихо проговорила Фарис.
– Мне говорили - двойник, и все равно это было так странно. Среди франков... как вышло, что ты не знала, где родилась?

Аш дернула плечом.

Женщина продолжала:

– Я видела тебя в броне, среди верных тебе людей - тебе, а не твоему амиру или королю-калифу. Как я завидовала твоей свободе.

– Свободе?
– фыркнула Аш.
– Свободе! Господи помилуй!.. И зависть не помешала тебе отправить меня багажом в Карфаген, верно? Хоть ты и знала, что сделает со мной Леофрик.

– Вот.
– Фарис нацелила на Аш тонкий грязный палец.
– Вот. Вот в чем дело.

– В чем дело?

– Вот как ты с этим справляешься, - пояснила женщина.
– Верно, я знала... и не знала. Тебе могли найти применение, оставить в живых. Так и в сражении - люди могут остаться в живых, не всех же убивают. Кто-то наверняка останется в живых. Тут главное - не признаваться себе...

– Но я признаюсь!
– кулак Аш глухо ударил но тюфяку.
– Теперь признаюсь. Я не могу избавиться от этого... знания.

Треск расколовшегося уголька заставил ее подскочить, и Фарис тоже. Янтарная искорка вылетела за каминную решетку, быстро поблекнув и почернев на кафтанчике Аш. Она смахнула уголек на почерневшие камни у очага, покрутила носом, чуя запах прожженного бархата.

– Предположим, - заговорила она снова, - мы без боя не сдадимся. Предположим, меня гоняли в Генуе, и в Базеле, и в Карфагене, и через половину южной Европы, и, предположим, мне это надоело и я собираюсь хоть раз огрызнуться.

Фарис протянула ей деревянную чашу. Аш машинально подлила ей мутной воды. Женщина опустила глаза на скованные запястья и, держа чашу обеими руками, поднесла к губам.

– Понимаю. Завтра ты будешь драться, чтобы погибнуть, - сказала она холодно, с ноткой той властности, которая отличала ее, когда она, в полном вооружении, командовала своими армиями.
– Так ты лишишь Ferae Natura Machinae плодов победы. Даже если у тебя есть и другая цель, я знаю тебя слишком хорошо, чтоб сомневаться, что тебе известен твой настоящий враг.