Отряд
Шрифт:
Юноша улыбнулся, а Василиска, словно что-то почувствовав, подняла глаза, улыбнувшись в ответ, помахала рукою, снова повернулась к подружкам. Иван отошел от окна, снова посмотрел в зеркало… вернее, не в зеркало, а на зеркало. Хорошее серебро, старинной работы, - в случае чего, вполне продать можно, исходя из того, что за всю поездку в Путивль парни не получили ни копейки. Да что там копейки - ни пула медного! Хорошо хоть из усадебки еще не попросили, небось на нее теперь новый хозяин найдется. Иван усмехнулся - попросят, так в Тихвин уедем, эко дело! И там, чай, землица имеется, и усадебка -
А Прохор-то молодец, все ж таки пристроился в кузню, ту самую, к Тимофею Анкудинову, - хозяин его ценил, заплатил не худо. Впрочем, чувствовалось, не столько кузня манила силача-молотобойца, сколько некая русоволосая краса-девица, о чем как-то упомянул Митька - дескать, видал. Ну и на здоровье! Нет, просто здорово! А то Иван уж было решил, что никак не может Прохор похоронить в сердце своем тлевшие чувства к Василиске. Это хорошо, что у парня появилась зазноба, вот еще б Митьку оженить… хотя тот, наверное, еще молод - шестнадцать едва-едва стукнуло. Это для девки шестнадцать лет - перестарок, а для младого вьюноша в шестнадцать-то еще рановато жениться.
Поднявшись по крыльцу, вошла в светлицу суженая, сбросила на лавку летник, утерла лоб рушником, пожалилась:
– Употела вся - эко, жарища-то! Как бы пожара не было.
– Господи пронеси, - перекрестился на икону Иван.
– С чего это ты, Василисушка, про пожар вспомнила?
– Да солнце-то, - девушка кивнула на окно.
– Вся трава повысохла. А еще перепьется народец на празднествах царских, огонь уронят - долго ли? Я к тому, Иване, что хорошо бы сегодня водицы поболе принесть. Я уж наказала слугам - хорошо, не разбежались, но заплатить бы им надо.
Юноша хмуро кивнул: конечно, надо, кто бы спорил? Вот только с каких денег?
– Зеркало продадим.
– Вытянув ноги, Василиска сбросила с ног летние сапожки светло-зеленого сафьяна, тоже, про между прочим, недешевые, но, конечно, не такие дорогие, как зеркало.
– Не жаль зеркала-то будет?
– усмехнулся Иван.
– Любишь ведь иногда поглядеться.
Василиска махнула рукой:
– А что уж его жалеть? После новое купим. А что поглядеться не во что… - девушка лукаво прищурилась, - так ты, суженый мой, поди, мне ведь расскажешь, какая я?
Встав с лавки, Василиска закружилась по комнате, легкая, невесомая, в длинном сиреневом сарафане, который тут же расстегнула и сбросила… Распустила косу, темные волосы волнами легли на плечи… Игривый солнечный луч отчертил под белой рубашкою пленительные изгибы тела.
Иван облизал губы…
– Ну?
– Девушка показала суженому язык.
– Какая я?
– Красивая…
– Это я и сама знаю. Еще! Какая у меня шея?
– Лебяжья!
– А очи?
– Как озера бездонные!
– Губы?
– Карминные…
– А на вкус?
– А вот сейчас попробую!
Обняв девушку, Иван поднял ее на руки, закружил, затем бережно поставил на пол, осторожно снимая рубашку. Обнаженная красавица обхватила его, прильнув всем телом…
– Осторожней… - прошептала, изгибаясь в неге, - лавку развалим…
– Не развалим… Крепкая…
И
вдруг скрипнула дверь. Ветер?– Василисушка!
Черт! И кого принесло?
– То я, подружка твоя, Филофея.
Василиска живо накинула на себя рубаху и летник, Ивана же выгнала в смежные сени.
– Заходи, Филофеюшка. Я тут прилегла вздремнуть чуточек.
Подойдя к двери, Василиска ногой закинула под лавку домашний зипун Ивана.
– Входи, входи, подруженька. Кваску ли?
– Ой, Василисушка, не буду.
– Вошедшая во светлицу девушка приятной наружности, с длинной белой косой, встревоженно осмотрелась.
– Иван, суженый твой, дома ли?
– Да был дома… А ты что хотела-то? Говори, не стесняйся.
Гостья вздохнула:
– Да вот, послала Архипку, братца, с деньгами на Чертолье… Теперь вот опасаюсь - не зря ли? В городе, чай, гулянье начнется, пиво-брагу на улицы выкатят, да как бы и не водку… Упьется народ. Ой, зря послала Архипку, зря…
– А зачем послала-то?
– Да к Никодиму-купцу, с долгом. Ходила вчера по торжищу, приглядела себе ожерельице… дай, думаю, куплю, пока тятенька с товаром в отъезде. А деньгов-то и не хватило… Хорошо, купец знакомцем оказался, - отправь, говорит, служку ко мне на усадьбу - принесет оставшуюся деньгу… Во сказал, да?! Да рази служкам можно деньги доверить? Братцу родному токмо! Его и послала… Вот и тревожусь теперь, наверное, надо было подождать до завтрева.
– Да ничего с твоим братцем не сделается, - отмахнулась хозяйка.
– А что за ожерелье-то? Хоть красивое?
– Эвон!
– Филофея с готовностью сбросила с плеч летний полупрозрачный платок с затейливой вышивкой. Ох, та еще была девица - ужас, как приодеться любила! И ведь знала, к кому зайти, похвастать.
– Ухх!
– искренне восхитилась Василиска.
– Вот это красотища! Никогда такого не видывала.
Гостья зарделась, словно бы похвалили не ожерелье, а ее саму. И в самом деле, изысканной красоты было ожерелье - серебряное, с золотыми вставками-листьями вокруг карминово-красных ягод - рубинов. Из богатой торговой семьи была Филофея - могла себе позволить.
– Ой, красиво, ой, красиво!
– еще раз похвалила хозяйка.
– А у меня еще и помада фрязинская есть, и румяна с белилами! Идем-ка в гости - покажу.
– В гости… Ой, я у суженого только спрошусь, ладно? Ты иди пока…
– Ну, жду!
– Покинув светлицу, Филофея резво сбежала с крыльца и вышла на улицу. Жила она рядом, в хоромах купца Ерофеева, знаменитого на Москве торговца.
– Ну?
– выйдя из сеней, усмехнулся Иван.
– В гости попросишься?
– А ты откуда знаешь?
– Да вы так тут галдели - не то что в сенях, на улице слышно.
– Так у Филофеи братец на Чертолье ушел, беспокоится.
– Ой, эко дело!
– юноша рассмеялся.
– Чай, братцу-то ее не пять лет. Почти вьюнош уже, что с ним случится-то белым днем? Нет, не из-за братца Филофейка заглядывала - ожерельем своим похвалиться. Что, в самом деле - богатое?
– Красивое. Так я схожу?
– Сходи, что уж с тобой делать? Смотрите, сильно там не малюйтесь, а то люди на улице испугаются.