Отшельник 2

— Ну что, господа дружинники, вперёд?

Глава 5

Год второй от обретения Беловодья. На закат от Смоленска.

Союзники знали толк в загонной охоте и вывели безобразничавших в деревеньке татей точно к месту засады. Впрочем, дорог в здешних дремучих лесах немного, и у вершников ещё меньше путей для стремительного бегства. Они грабить пришли, и при малейшем отпоре не станут ввязываться в сабельную рубку, а постараются спасти свои шкуры, понадеявшись на скорость и выносливость коней.

— Хороши коняшки, куда как лучше наших будут, — Иван Аксаков издалека оценил конские стати и выдвинул предложение. — А не поменять ли нам своих, господин десятник?

— Я бы не советовал менять, — не согласился с товарищем Влад Басараб. — Это же мадьяры, сиречь хунгры или угорцы.

— И что?

— А то! У них там зима после Рождества начинается, а к Крещению уже заканчивается. В наши морозы они помёрзнут к херам.

Маментий отметил, что волошанин не только охотно и к месту использует точные и ёмкие словечки, но и считает себя человеком русским. Во всяком случае, русскую зиму точно считает своей.

— Да разве сейчас зимы? — проворчал Дмитрий Одоевский, поплотнее закутываясь в овчинный полушубок, крытый крашеным в цвет пожухлой травы сукном. — Раньше, говорят, такие морозы бывали, что вороны на лету замерзали. И слова замерзали.

— Это как? — удивился Влад.

— Да очень просто, прямо у рта и замерзали.

— Это что, всю зиму никто ни с кем поговорить не мог?

— Ну почему же? Двое говорят, а третий слова палкой отколачивает. Вот ежели не успевал, тогда да, тогда приходилось весны ждать, чтоб оттаяли. Как солнышко пригреет, так сразу отовсюду и слышится — «…мать… мать… мать…».

За шутками и прибаутками не забыли про главное, про лиходеев, скачущих во весь опор от визжащих и размахивающих саблями татар. Влад утверждает, будто это мадьяры? На взгляд Маментия они ничем от литвинов не отличаются, если только вблизи получится разглядеть. Впрочем, хорошие тати — мёртвые тати, а в дохлом виде их происхождение никому не интересно. Покойники вообще никого не интересуют, кроме жирных воронов, кружащихся над дорогой в ожидании законной добычи. Может быть, для воронов мадьярские глаза вкуснее польских или немецких?

— Попрошу не щёлкать клювами, господа дружинники!

А кто щёлкает-то? В десятке таких нет и сроду не бывало. Пищали заряжены, замки взведены, только прицеливайся получше, да стреляй. Ну чисто охота на кабана из засидки, как в учебной дружине и обучали. Ну а старший десятник Лукьян Петрищев по прозвищу Лука Мудищев пообещал лично охолостить любого, кто по скудоумию или дурной лихости сунется в рукопашную свалку.

— Вы, стрелки пищальные, товар штучный, вам дар меткости от Господа нашего даден, а пищаль государем-кесарем вручена. За неё в немецких землях можно три-четыре лыцаря купить с оруженосцами, прислугой и всеми потрохами. Лыцари те, суть мужики в железной скорлупе, а вы, мать вашу ласково, эта… как её там… илита армии. Да, элита! Кто поправил? Десять вёрст в полном снаряжении! Время пошло!

— Разобрать цели, — негромко скомандовал Маментий, и отдельно указал Верейскому. — Пётр, ты бери на себя главного и постарайся живым оставить. Вдруг князю Ивану Евграфовичу будет любопытно поспрошать?

Обычно молчаливый Пётр на этот раз изменил привычке и хмыкнул:

— Да, князю такой редких птах понравится. А вот ежели бы те перья не на шелом воткнуть, а в задницу, стал бы хунгарец жар-птицей?

— Может бы и стал, — пожал плечами Маментий. — Только летать-то он всё равно не умеет.

— Так я научу, — дружинник придержал дыхание, выцеливая всадника с пышным плюмажем из диковинных перьев на блестящем шлеме.

— Чего ждёшь? — прошипел сквозь зубы Митька Одоевский. — Стреляй же, Петруша!

— Петрушки на ярмарках в балаганах! — огрызнулся Верейский и выстрелил.

Следом ударили остальные пищали десятка, заставив жирных воронов испуганно взвиться к низким тучам, и через несколько мгновений ещё два дружных залпа в облако густого дыма. Били по направлению и на слух, но узкая дорога позволяла надеяться на удачные выстрелы — пролетит тяжёлая пуля мимо одного, а тут как раз другой подвернётся. Да и Петьке Верейскому будто ангелы небесные прицел поправляют, хоть глаза ему завяжи. Ну а кто же ещё, уж точно не черти помогают попадать в нечестивых латынян, что им почти родня.

А дым… а что дым? Его быстро уносит боковым ветром — не зря старший десятник Лукьян Петрищев вколачивал в бестолковые по его мнению головы новиков сложную науку огненного пищального боя и рассказывал о преимуществах правильно выбранной позиции. Слово это мудрёное Мудищев узнал в том самом загадочно-таинственном Беловодье, где пробыл аж четыре месяца. И ещё много слов узнал, в основном ругательных, но удивительно красивых и точных.

— Куда пополз, еблан? — вот как раз такое слово и вспомнил Влад Басараб, посылая пулю в откляченное гузно ковыляющего на четвереньках подранка. И попал удивительно метко, аж кровавые ошмётки в разные стороны полетели.

— Ну ты и зверюга, Влад, — уважительно заметил Одоевский, оглядывая опустевшую дорогу. — На кол посадить, и то милосерднее бы вышло.

Волошанин криво усмехнулся и вопросительно посмотрел на Бартоша в ожидании команды.

— Примкнуть штыки!

Пётр Верейский в который раз за сегодняшний день изменил своей обыкновенной молчаливости:

— Ихнему главному я колено прострелил. Не добейте случаем.

— Все слышали? — повысил голос Маментий. — Одноногого живым брать, а остальные без надобности.

* * *

И как в воду глядел. В смысле одноногости — при попадании в колено пуля с железным колпачком из пехотной пищали Шакловитого способна оторвать ногу целиком. Венгра, сомлевшего от жуткой боли и огромной потери крови, едва успели спасти, перетянув культю тонким кожаным ремешком. Вообще-то Иван Аксаков предлагал шею перетянуть, но десятник решительно пресёк приступ неуместного милосердия.

Правда, потомок татарского мурзы возразил:

— Милосердие, господин десятник, это если он сам сдохнет. Знаешь почему татей вешать полагается?

— Чтоб оружие не поганить или заряд не тратить? — предположил заинтересовавшийся Басараб.

— А вот и нет, засмеялся Аксаков. — У удавленников душа из тела через задницу выходит, и потому её в рай не пускают.

— А если на кол посадить? — уточнил Влад.

— Тогда наоборот, тогда душа верхом идёт и сразу на небеса чистенькой попадает.

— Мать… — Волошанин почесал затылок, сдвинув шлем на сторону. — А я думал…

— Господа дружинники, — нахмурился Бартош, — добычу за нас Пушкин собирать будет?