Отшельник 2

— Угу, тогда кочергу на угли, и ещё что-нибудь железное.

Одоевский, ещё не отбывший с извещением в Государеву Безопасность, глубокомысленно заметил:

— Ежели они демоны, то осиновый кол самое то будет. Можно даже в гузно забить, чтобы воздух злыми ветрами не портили. Но ты, Маментий, командир, тут только тебе решать. Но подходящий кол я отыскать попробую.

— Погодите, — едва слышно пискнул предводитель московских пехотинцев, почти уже оклемавшийся после удара тяжёлым сапогом волошанина. — Так вы тот самый десяток особого назначения того самого Маментия Бартоша?

— Других Бартошей у меня для вас нет.

— А ты Одоевский?

— С утра был им, — согласился Дмитрий. — Но если командир прикажет, то не буду.

Добрый молодец спал с лица, хотя казалось бы и некуда:

— Простите, господа дружинники и господин десятник, но между нами возникло непонимание. Мы же хотели пригласить уважаемых воев, буде те не погнушаются нашим угощением, и попросить рассказать о славных делах их десятка. В нашем полку никто в боях не был, и послушать…

Одоевский рявкнул, не давая былинному богатырю развить мысль:

— Сабочьей манды кусок! Да ты бы знал, как мы…

— Дмитрий, охолонись, — остановил товарища Маментий. — А то сейчас наговорите друг другу такого, что потом его и вправду только на кол, а тут вроде как нам угощение предлагают. Ведь предлагают, не так ли?

— Так! — с готовностью подтвердил представитель общества Московского пехотного полка. — Меня Петром зовут, а это мои братья двоюродные Мишенька Нарышкин и Вася Куракин. А я, стало быть, Милославский.

— Родственники, ети их в душу, — вздохнул Одоевский. — Плюнуть некуда, везде родственники.

— Так осиновый кол теперь без надобности? — на всякий случай уточнил Влад Басараб.

— Если только позолотить… но тут зависит от полноты налитой чарки.

— Да там всё готово! — Милославский дёрнул связанными за спиной руками. — Мы же со всем вежеством пришли пригласить, но нас неправильно поняли.

А Маментий опять не понял странную перемену в поведении московских пехотинцев, случившуюся при упоминании его имени и его десятка. Да что же это такое творится, люди добрые? Ведь если так дальше пойдёт, скоро им непослушных детишек начнут пугать. Кому это понравится?

* * *

Затянувшееся почти до утра торжественное возлияние с «обществом в лице его лучших представителей» ясности не добавило. Московские пехотинцы восторженно таращили глаза, млея от самой возможности близко увидеть дружинников «того самого» десятка, а на прямые вопросы что-то невнятно мямлили в ответ. Даже сотники и младшие полковники, с удовольствием принявшие участие в мероприятии, лишь с завистью вздыхали и говорили что-то вроде этого:

— Твоя скромность, друг Маментий, гораздо больше твоей славы и твоих подвигов. Но государь-кесарь, да храни его Господь, позаботился о том, чтобы отчизна знала своих героев! За твоё здоровье, друг Маментий, и за здоровье твоего замечательного десятка! Эй, кто там разливает? Почему чарки пустые?

Всё встало на свои места на следующий день ближе к полудню, когда на гудящую голову Маментия Бартоша обрушилось стихийное бедствие по имени Софья Маментиевна Бартош, заявившаяся в сопровождении старшего брата и трёх охранников в мундирах государевой стражи. Девочка с милой непосредственность забросала приёмного отца вопросами:

— Батюшка, а ты и в правду тот самый знаменитый Маментий Колосажатель? А кто здесь Фёдор Верная Пуля? А где Влад-Дракон Мадьярская смерть?

— Э-э-э… — только и смог ответить десятник.

Но Софья его уже не слушала, она дёргала Ивана Аксакова за рукав полосатого халата:

— А ты Татарин Ляшская Погибель, да? Покажи мне Ивана Стальную руку!

— Софьюшка, — Маментий наконец-то пришёл в себя от взрыва детских восторгов, — я тоже очень рад тебя видеть, и ещё больше рад тебя слышать… Но говорить ты стала слишком много и слишком быстро.

— С ней Полина Дмитриевна занимается, — объяснил болтливость сестры Бартош-младший, за несколько месяцев ставший из просто тощего мальчишки длинным и тощим мальчишкой. — Сказки читают и стихи наизусть учат.

Дружинники смылись под каким-то благовидным предлогом, и Маментий задал давно интересующий его вопрос:

— Скажи мне, Пётр, почему меня и мой десяток называют «теми самыми», а Соня даже дала какие-то смешные прозвища?

— Это не она, это вот… — Петя достал из кожаной сумки, что носил на ремне через плечо, толстую пачку листов с яркими картинками и текстом под ними. — «Сказание о доблестном десятнике Маментии Бартоше, его боевых товарищах и их славных подвигах». Лубки с первого по осьмнадцатый, а девятнадцатый только сегодня из печатни выйдет. Но нам с Софой, как самым близким, завсегда первым приносят, потом только государю-кесарю, боярыне Морозовой и всем остальным.

— Хренас-с-с-е…

— Ты нам начертай на листах своё имя.

— Зачем?

— А пусть завидуют! И остальных попроси подписать.

— Дай-ка сюда, — Маментий взял всю пачку и выдернул наугад первый попавшийся листок. — Да ну?

Петька заглянул через плечо:

— Это про то, как Иван Аксаков по прозвищу Татарин Ляшская Погибель польского короля в болота завёл, да там и утопил.

— Но в Польше сейчас нет короля.

— Знамо дело нет, — кивнул Бартош-младший. — Откуда же ему быть, ежели он в болоте утоп?

Маментий не нашёлся что ответить и взял другой листок. Петя опять дал пояснение:

— А это про Фёдора Ряполовского по прозванию Верная Пуля. Помнишь, наверное, когда вы в засаду попали, а Фёдор вражеского командующего за полторы версты точным выстрелом прямо в лоб?

— Хм…

— А вот в этом листке сказывается, как Иван Патрикеев Стальная Рука восьмерых лыцарей разом на поединок вызвал, да всех и забил до смерти голыми кулаками.

— Чем-чем?

— Да, я тоже думаю, что Иван рукавицы надел. Кровища же, испачкаться можно.

Из дальнейшего изучения лубков выяснилось, что главный и славнейший герой конечно же он, Маментий Бартош, при виде которого враги разбегаются в страхе, а иные падают без чувств и помирают в корчах наглой смертью. Кто не убежал и не помер, того на кол. Но в меру — не более трёх вражин в день.

Ещё в десятке были Влад-Дракон Мадьярская Смерть, Дмитрий Одоевский Крылатый Лисовин, получивший прозвище после похищения тройной тиары Папы Римского и продажи её раввину из гишпанской Кордовы, и ещё… Да, ещё Пётр Верейский Божья Молния — искусный и не знающий промаха стрелок, Василий Долгоруков Длинный Нож, а так же Михаил Пожарский и Михаил Бутурлин, отдельного прозвища пока не заслужившие, и именуемые Медведями с Железной Шкурой. Медведь Правый и Медведь Левый, но кто из них кто, они и сами пока не определились.