Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой
Шрифт:
— Ничего из ряда вон выходящего, осмелюсь уверить ваше величество, — ответил Перовский. — Предмет сей читают там профессора весьма серьёзные и образованные. Кстати, преподаётся курс по учебникам, кои опробированы в лекциях, читанных в Царскосельском лицее.
— Ну, ты известный либерал, как и мой Жуковский, — остановил его император. — Я знаю, кто автор царскосельских лекций — Куницын [38] , который за неимением учебной книги на русском языке, изволил составить философский свой курс, пользуясь сочинениями так называемых западных просветителей — известных тебе Вольтера и Жан-Жака Руссо. Правда, ты, помнится, в своей записке на моё имя утверждал, что несчастья произрастают не из дисциплин учебных, а лишь по недомыслию и преднамеренности людей.
38
Куницын
— Совершенно верно изволили меня понять, ваше величество, — в полупоклоне склонил голову Перовский.
— А коли я тебя, говоришь, правильно понял, вели разузнать, кто сии люди, расплодившие яд вольнодумства в гимназии высших наук. На философию я поднимать руку не намерен — тут я с тобою могу согласиться. Но с теми, кто из сего предмета стремится сделать рассадник революционной французской заразы, разговор у меня будет короток: тех профессоров, кои нерусские, выслать за границу, русских же выслать на места родины, отдав под присмотр полиции...
21
На столе у дяди Алёши лежала толстенная, в кожаном переплёте книга, которую он раскрыл и придвинул поближе к Алеханчику.
Под тонкой и трепетной папиросной прокладкой открылась большая, во весь лист, гравюра, изображавшая огромную, раскинувшуюся на горизонте гору, из которой мощно струился дым.
— Бьюсь об заклад, что это Везувий! — воскликнул Алёшенька. — Я не ошибся?
— Нисколько, душа моя. Действительно, это тот самый легендарный вулкан в Италии, о котором ты много читал и о котором так красочно любит рассказывать дядя Василий, самолично поднимавшийся к самому его кратеру.
Дядя Василий побывал в Италии в ту ещё пору, когда Алеханчик с маменькой и дядей Алёшей жили в Малороссии. Но и теперь, спустя годы, дядя-генерал частенько вспоминал о своём незабываемом путешествии в страну солнца. Воспоминания его жили не только в устных рассказах — уехавший в отпуск тогда ещё молодой адъютант великого князя почти каждый день слал письма с описанием красот далёкой земли своему другу Жуковскому. А письма так пришлись Василию Андреевичу по душе, что он передал их Дельвигу — и тот напечатал их в своём альманахе «Северные цветы» на 1825 год.
Алеханчик знал наизусть многие места из дядиных описаний, и они сейчас пришлись совсем кстати. «Гора, которую обыкновенно называют Везувием, — приходили на ум слова из писем, — состоит, собственно, из двух гор, у коих вершины отделены, а основание общее... Везувий при каждом извержении изменяет вид свой, иногда вырастая от выбрасываемых им камней, иногда делаясь ниже, по причине обрушивающихся стен кратера. По целым дням и неделям бывает он спокоен, вдруг задымится, и дым то подымается, то тихо стелется по скату горы... Колебания земли, волнение моря, глухой, но ужасный подземный шум обыкновенно предшествует извержению. Столб чёрного дыма выходит из жерла, поднимается отвесно на чрезмерную высоту и расстилается по всему небосклону. Итальянцы называют его пино, потому что в самом деле в большом виде походит он на сей род деревьев, украшающих сады Неаполя и Рима... Желающие подняться на Везувий обыкновенно из Портичи едут верхами, на лошадках или ослах; местами хорошая, усаженная фруктовыми деревьями дорога приводит к так называемому Эрмитажу. Отсюда по извилистой тропинке, чрез застывшую неровную лаву, доезжают до подошвы огромного конуса, где надобно непременно спешиться. Крутая пепельная насыпь представляет вид самый печальный и однообразный; она усеяна обгорелыми камнями; на ней нет ни одной травки. Здесь можно различать все лавы, вышедшие в разное время из горы; иные частью обратились уже в землю и покрыты растениями, другие чёрными полосами простираются до самого моря и сохранили ужасную наружность. Тут начинается самая трудная, самая утомительная часть сего путешествия: не имея опоры, нога беспрестанно скользит и погружается в зыбкую золу, сделав с величайшим усилием несколько шагов в гору, сползаешь назад вместе с камнями, за которые хочешь удержаться, и находишься опять на прежнем месте; горячая зола жжёт подошвы и препятствует останавливаться для отдохновения... Признаюсь, что я не раз чувствовал в себе более охоты к обратному
пути, нежели к продолжению его. Наконец, выбившись совершенно из сил, добрался я до кратера и лёг на краю его. Представь себе яму в несколько сот футов глубины, более версты в поперечнике, с неровными, то отвесными, то менее крутыми, берегами — вот теперешний кратер; дна его не видно, из него выходит жаркий пар, а по краям зола так горяча, что, лежа, чувствуешь мгновенно тёплую сырость, проникающую сквозь одежду. Несмотря на это, я и товарищи решились тут провести ночь...»— Неужели я сам никогда не увижу ни эту огненную гору, ни море, ни прочие прелести Италии? — с огорчением произнёс Алёша.
— Потому я и приобрёл сию книгу, что хочу предложить тебе и маменьке совершить будущей весной путешествие и к Везувию, и к Неаполитанскому заливу. — Дядя хитро глянул на племянника: — А где твоё, мальчик Алёша, волшебное конопляное семечко? Будь добр, дружок, верни мне его на время.
— Ах, это затем, чтобы я перед поездкой, как в вашей повести, не пользовался волшебным зёрнышком, а сам по-настоящему приложил труд и проштудировал сию книгу о стране, в которую мы поедем?
— Совершенно верно, душа моя, — согласился дядя. — Лишь те знания прочны, которые человек добывает с определёнными усилиями сердца и разума. Велик, конечно, соблазн, не прилагая труда, закончить и мне свой роман. Но, боюсь, как и в сказочной моей повести о чёрной курице, мальчик Алёша, я потерплю фиаско. Посему, Алеханушка, давай условимся: оба используем оставшийся до путешествия почти целый год с определённой пользой. Ты, кроме своих обычных ежедневных занятий с учителями и гувернёрами, проработаешь эту книгу и к тому же изучишь итальянский язык, я же обязуюсь продвинуться в сочинении «Монастырки». Благо с нынешнего дня свободен как птица.
— О Боже! Ты подал в отставку с поста попечителя? — подошла Анна.
— И с должности председателя училищного комитета, — прибавил, почему-то улыбаясь, дядя Алёша.
— Но как же ты... как же мы все втроём сможем существовать? — всполошилась сестра.
— Видишь ли, — сказал дядя и посмотрел в сторону Алёши. — Каждый человек имеет потребности необходимые, которые следует удовлетворять в первую очередь, и те, которые совсем не следует поощрять, ибо они ему вредны. А на полезные заботы у нас средств хватит. Что же до моего отказа от службы, то и он означает, что я отказываюсь не просто от лишних, ненужных денег, но и от ненужных хлопот и забот.
Сестра вскинула свою изящную, чуть полноватую руку и смешно повертела пальцами у виска:
— Ну, знаем мы твои сумасбродные причуды!
Как тут можно было брату не рассмеяться! Уж кто бы мог такие слова произнести, только не Аннет. Но возражать не стал — знал, как можно наверняка уйти от обвинений сестры:
— В Италию мы поедем в самом начале марта — здесь, в России, ещё будет зима, а там разгар весны. Так что следует продумать, что взять с собой из одежды...
Конец фразы брата потонул в громких восклицаниях:
— Ах, Алексис, не беспокойся. Я тотчас же еду к придворному модельеру. Ты знаешь, я ему заказала точно такой же бальный наряд, как и сама императрица. Я обязательно появлюсь в нём на новогоднем бале, когда Александра Фёдоровна там будет с императором. Пусть все видят, чего стою я, статс-дама! А к Италии я закажу такие туалеты, что вся Европа будет у моих ног! Ну, дорогие мои, я спешу к модельеру... Какие хлопоты ты, Алексис, обрушил на мою голову...
Эх, вот кому бы волшебное зёрнышко с заветным желанием: всё, что захочу, — моё!.. — ухмыльнулся дядя Алексей про себя. Но для того он и написал свою повесть-сказку, чтобы люди с малолетства строго подходили к своим хотениям и учились видеть в жизни не одни лишь безграничные удовольствия, но и обязанности перед другими. Не просто будет научить этому умению Алёшеньку, ибо лучший учитель, как известно, жизнь. Хуже, если станет меж жизнью и Алёшей Аннет: не всегда любовь, даже безграничная и самоотверженная, как у неё к сыну, может быть благом...
Впрочем, что за чушь лезет в вашу голову, господин сочинитель? Какое право у вас, создателя вымышленных людских душ, влезать в души живые? Или вы, как и великий Гёте, полагаете, что стоит вам захотеть, и вы измените судьбы тех, о ком печётесь? Дудки, господин действительный статский советник! Может быть, достань у вас терпения, вы в будущем смогли бы подняться ещё на одну очередную ступеньку в табели о рангах и стать, как и великий немецкий поэт и премьер-министр, господином тайным советником. Только от сего вашего возвышения не воспоследовало бы никаких изменений в той сфере, которой вы взялись руководить. Истинно так, несостоявшийся ни товарищ министра, ни в будущем министр! Будь всё иначе, вам бы не стоило покидать свою службу.