Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Конечно, можно сказать, что всему виною тот, кто вначале сулил златые, так сказать, горы, а вышел пшик, и что, дескать, ваше учёное сердце не нашло в себе решимости подстроиться к казарменной прямолинейности во взглядах на науку и обучение юношества. Но разве не вы ли совсем недавно полагали, что не от кого-то, даже самого могущественного, стоящего наверху, а от каждого на своём — большом ли, малом — посту зависит судьба улучшений? Вон братья, Василий и Лев, впряглись в заботы государства без рассуждений. Василий — даже не щадя крови...

А может, как раз твоё поле брани и чести — вот за этим столом в тиши кабинета, за рукописью — листок за листком?

Но почему же тогда и великие гении Гёте и Пушкин не ведают своего края? Что же муза не укажет им их единственный, предуказанный Богом, путь в сей многотрудной жизни?

Тайна сия — проста есть. Помнишь рамочку с грамотой, писанную острой готической вязью? Чтобы жить и творить, Гёте был вынужден продать свою свободу. Ты же по сравнению с ним, особенно сейчас, — сам себе голова. Так спеши же, и в самом деле, пока у тебя есть средства, подарить тому, кого ты числишь в наследниках своего духа, своих свершённых и несбывшихся стремлений, все богатства мира, которые он возьмёт с собою в путь. Кто знает, может, поездка в страну Везувия станет для него той вершиной, с которой ему откроется подлинная красота, выше которой ничего нет и не может быть в целом мире.

22

Как ни подготавливаешь себя к встрече с неведомым, действительность тем не менее превосходит твои представления. И дело не только в том, что Италия оказалась во много раз ярче, восхитительнее, роскошнее, чем мог себе представить Алёша по книгам, но, кроме всего прочего, в некотором смысле предстала вовсе не такой, как думалось.

К примеру, Венеция. К ней Алёша с маменькой и дядюшкой подъезжали рано поутру. Гондола легко скользила по морской глади, освещённой щедрым весенним солнцем. Казалось, сам воздух был напоен запахом цветов и моря, пронизан искрящимися серебристыми и золотистыми нитями света — так отражались солнечные лучи от изумрудной, слегка колышущейся поверхности воды.

Вдруг на горизонте показалось что-то ослепительно белое. Затем белый цвет как бы растаял, и его место заступили терракотовые, розовые, фисташковые, жёлтые, малиновые оттенки. Это из общей массы строений стали отчётливо проявляться дворцы и виллы Венеции, одетые в мрамор и гранит чуть ли не всех цветов радуги.

Гребцы искусно направили гондолу в один из каналов — довольно узкий и длинный, который наконец привёл в канал Гранде. Парадные двери многих домов выходили прямо к воде. Что ж, Алёша был уже готов к принятию такой особенности города — вся Венеция стоит на каналах, и здесь, чтобы попасть из дома в дом, обязательно требуется лодка. Но какова же оказалась неожиданность, когда Алёша увидел, как люди проходят с улицы на улицу по узким пешеходным дорожкам, проложенным вдоль домов! Конечно, не к каждому зданию можно добраться посуху, к иным — только на вёслах, однако открытие это явилось первой поправкой к знаниям Алёши.

Другое, что поразило его и что он не мог почерпнуть из книг, был способ посадки в гондолу.

Узкая и длинная лодка, посредине которой маленькая будочка, обитая чёрным сукном, причалила к месту, где вы её ожидали. Что же теперь? Как и подобает настоящему мужчине, надо проворно спрыгнуть в лодку и тут же подать руку даме, помогая ей сойти вниз. И снова — нет! Пол гондолы сделан из очень тонких досок, и ваш прыжок, увы, может окончиться печально — вы пулей пойдёте в воду, проломив днище.

Входить в лодку поэтому следует осторожно — словно пятясь. И задом, потому что в противном случае нельзя будет обернуться, чтобы сесть на скамейку, оттого что будка очень узка. В ней могут разместиться четыре человека: двое — на скамейке против гребня и двое — на боковых сиденьях; сверх того, есть ещё довольно места и вне будки.

Все эти неожиданные премудрости в первый же день пребывания гостям разъяснил чичероне Антонио Ре, оказавшийся весьма словоохотливым, расторопным и предупредительным гидом. Алёша тут же подумал, что при случае он обязательно именно его порекомендует путешественникам как одного из опытнейших и учёнейших путеводителей, коль скоро зайдёт с кем-либо речь о поездке по городу.

Антонио действительно много знал, умел образно и красочно обо всём рассказать, ибо он страстно был влюблён в свой город.

— Смотрите, смотрите, синьора и синьоры! Прямо перед вами — площадь Святого Марка, — живо и восхищённо произносил он, поворачивая свою красивую голову из стороны в сторону, — Обратите внимание на дома знати. Они увенчаны красивыми колоннами. За ними же возвышается неповторимый, изумительный Дворец дожей и богатая церковь святого Марка.

Несмотря на то что Антонио говорил быстро-быстро, Алёша почти всё понимал без труда и успевал переводить его речь маменьке и дяде.

Неужели всё это въяве, думал Алёша, поднимаясь по огромной мраморной лестнице, ведущей во Дворец дожей. Да, да, я читал: это Лестница великанов, получившая своё имя от статуй Марса и Нептуна. Теперь сии великаны — передо мною во всю свою колоссальную величину.

Бойкий чичероне Антонио куда-то неожиданно исчез и возвратился с высоким стройным и весьма молодым синьором:

— Хочу представить вас друг другу: знатные русские господа-граф Гримани.

— О, ваши предки, значит, были венецианскими дожами? — не сдержала своего изумлённого восхищения Аннет. — А мы из фамилии, которая некогда играла первую роль при императорском дворе.

— О! — в свою очередь изумился молодой граф, кстати не совсем уразумев туманные намёки знатной синьоры. — В таком случае буду польщён пригласить вас в мой палаццо.

Комнаты, куда ввёл гостей радушный хозяин, представляли собой подлинный музей. Дядя и Алёша только успевали переводить глаза с картин на скульптуру и со скульптуры на полотна. Здесь были произведения Тициана, Тинторетто, Леонардо да Винчи...

Одна скульптура особенно привлекла внимание — бюст смеющегося фавна.

— Работа великого Микеланджело, — так широко и открыто улыбнулся сам граф Гримани, что по его молодому лицу побежали морщинки, неожиданно сделавшие и его похожим на древние произведения ваятелей. Однако, в отличие от находившихся в покоях дворца многочисленных произведений искусства, это произведение природы было единственным, которое нельзя было купить. Всё же остальное — даже целиком свой дворец — наследник дожей предложил синьору Алексису Перовски приобрести по сходной цене.

— Жаль, очень жаль, что вы, отпрыск императорской фамилии, — переводил Алёша странную речь синьора, — не хотите приобрести это чудо на берегу Гранде-канала. Вы стали бы ещё более знамениты в своей далёкой северной стране как обладатель самой древней в мире красоты. Ну что ж, в таком случае гостям из России можно предложить каждый шедевр в отдельности.

Синьор Гримани не мог не заметить, как жадно впились глазами в скульптуру фавна Перовский и его племянник, и он тут же выудил из какого-то ящичка пергамент.

— Не извольте сомневаться, высокочтимые синьоры, сей документ удостоверяет подлинность резца Микеланджело, — развернул он свиток.

Голова фавна, молодого лесного бога, была чуть более натуральной величины, и сколько подлинного чувства, экспрессии было в этой скульптуре!

Дядя тут же заключил торг. Кроме фавна, он приобрёл много других произведений — между прочим, среди них портрет дожа Антония Гримани во весь рост, писанный бесподобным Тицианом.

— Однако прошу вас соблюсти одно маленькое условие, — провожая гостей до дверей, произнёс продавец-граф. — Хотелось, чтобы вы, досточтимые синьоры, распорядились перевезти от меня покупки в гостиницу ночью. Я, между нами говоря, не очень расположен к тому, чтобы о моей бедности распространялась вся Венеция...