Отсрочка ада

Вероятно, удар настиг в тот момент, когда отец пересаживался с кресла на унитаз. Синие потертые треники были спущены до колен.

— Папа! — еще раз позвал я и прикоснулся к ледяному плечу. Папы больше не было.

Я позвонил в поликлинику и вызвал врача. Через час пришла толстая докторша. Она заявила, что для выдачи заключения о смерти должна увидеть лицо покойного — так положено.

Я взял отца под мышки… и первым усилием не смог сделать ничего. Окоченевшее тело словно вросло в узкий промежуток между унитазом и стеной.

— Прошло около двух суток, как он умер, — сказала врач, наблюдавшая из-за моей спины.

Вторым усилием я выдрал тело из угла, перетащил в комнату и уложил на спину. Затылок тупо стукнул об пол.

Лиловый лоб. Рот открыт в последнем усилии хватить воздуха. Зубы оскалены.

Врач села писать заключение: инсульт, летальный исход.

— У него такое лицо… — сказал я.

— Это от того, что ему не хватало воздуха.

— Как вы думаете, он умер сразу?

— Да, — ответила она неуверенно и искоса взглянула на меня, — почти…

Я представил, что отец еще несколько часов мог быть жив и стоял на коленях в туалете, пытаясь сделать хоть что-то.

Врачиха, дописав бумажку, с облегчением удалилась. Я вызвал службу, которая забирает мертвые тела. Что дальше? «Достать чернил и плакать», и даже февраль ко времени. Я отправился за «чернилами».

Я сидел на кухне, пил дешевую водку под хлеб и не пьянел. Слезы текли сами. Время от времени я заходил в комнату и смотрел на отца.

Скрюченные ноги и руки. И эта гримаса, распяленный рот… Как это — умереть от удушья, от нехватки воздуха, задохнуться?…

Меж ног, доставая почти до полу, свисал орган, которым меня зачали. На его конце я различал капельку. И только тут, наконец, сообразил, что надо бы подтянуть штаны и чем-нибудь прикрыть тело.

Стремглав стемнело. Раздался звонок в дверь — прибыли два человека забрать тело. Один попросил простыню и полотенце. Второй, приглядевшись, сказал:

— Полотенца не надо.

Опытным глазом определил, что челюсть открытого рта уже окаменела и подвязывать ее нет смысла.

Вот уже после их спорой работы и тело пропало — остался лишь длинный куль с двумя узлами. Я предложил им выпить. Хароны хмуро отказались. Им, возможно, и хотелось бы, но опасались лишних излияний родственника. И тут у них опыт.

Подняли куль, понесли. Дверь за ними захлопнулась. Все.

Я оглядел квартиру. Взбаламученная постель. Повсюду пыльные кипы толстых журналов конца 80-х — начала 90-х годов — золотого времени для «толстячков». Отец выписывал и читал, пока мог. Колеи… Нет в России дорог — одни колеи. Я допил водку, выключил свет и уехал.

Похоронные хлопоты заняли три дня. Последняя точка — крематорий: кнопка нажимается, гроб уплывает в другой мир, дверцы за ним закрываются.

А еще через несколько дней промозглым февральским вечером мы с Генкой оказались в квартире отца.

7

Он попросил съездить с ним в больницу, навесить мать. Мы успели к самому окончанию впускного времени. Новое многоэтажное здание, в плане представляющее собой гребенку, слабо выступало из окраинного мрака. Чудом сохранившийся участок вавилонской крепостной стены, облицованной, правда, не темно-синей, а желто-серой плиткой.

В свете тусклых коридорных лампочек мы передали Наташе яблоки и сигареты. Мимо сновали простоволосые женщины, молодые и среднего возраста, в халатах мышиного цвета. Но и без того они напоминали суетливых представителей рода мышиных, перебегающих из одной палаты-норы в другую.

— Чего это им на месте не лежится? — поинтересовался я.

— В третью палату водяру притащили, бухня затевается, — пояснила Наташка.

— Пойдешь?

— Не звали… — сожалением ответила она, поцеловала сына в щеку, кивнула мне: «Спасибо за „Приму“! И побрела в свою палату № 6. Визит был окончен. Отделение представляло собой бесплатный абортарий для бедных.

Мы вышли под зимний дождь. Часы показывали половину восьмого вечера. Я подумал: случая лучше, чем этот, не представится.

— Давай, не поедем по домам? Все равно мать в больнице. А сестры и без тебя обойдутся. Особенно Надя…

— Ладно, — ответил Гена. — Мы же пофигисты! А куда?

Через час мы уже выходили из станции метро на другом краю города. Остановились у ларька.

— Возьмем любимое пойло Григория Ефимовича, — сказал я. — На две бутылки вроде бы получится наскрести.

— Какого еще Ефимыча? — удивился Генка.

— Распутина. А вино — мадера.

Прошлепав под непрекращающимся дождем три остановки, мы подошли к дому отца. Еще можно было протрубить отбой, пустив в ход отговорку о якобы забытом ключе от квартиры. Но короткая внутренняя борьба закончилась не в мою пользу — и мы, поднявшись, вошли в прихожую.

Бедлам в квартире был уже отчасти ликвидирован. Кипы журналов перекочевали в стенной шкаф, а старые технические книги из него — на помойку. Впрочем, несколько — с дарственными надписями авторов отцу — я сохранил. Кресло на колесиках было выставлено на балкон. Мусор заметен в углы.

Мы выпилим по паре рюмок. Думаю, если бы таким зельем располагал Феликс Юсупов, Распутину стало бы хреновато и без дополнительной отравы. Закуска, даже самая минимальная, отсутствовала.

„Дальше, — подумал я. — Дальше!“

— Ген, давай залезем в ванну, поставим решетку для сидения и будем пить с нее.

Он согласился без колебаний — будто ждал чего-то подобного. Я пустил воду.

Удивительно, до чего же его фигура напоминала Надькину! Тот же гладкий живот, стройные бедра, светло-коричневые соски. На лобке ни волоска. Даже странно — словно они были выщипаны, как это делали взрослые древнегреческие кинэды, чтобы продлить видимость ранней юности.

Мы уселись в ванну лицом друг к другу. Наши ноги переплелись. Его ступни оказались подо мной, мои — под ним. Решетку из реек мы установили поперек ванны между нами — получился недурной столик. Мы водрузили на него бутылки и рюмки.

Добили первую бутылку и принялись за вторую. Я пьянел посильнее него. Но скорее не от вина, а от его затуманенного взгляда сквозь меня, от того, что чувствовал его ступни под ягодицами, и, в свою очередь, ощущал на подъемах стоп его гладкую упругость. А пальчиками ног подо мной этот негодник будто нарочно все время шевелил.

Пили уже из одной рюмки. Вторую он ненароком смахнул на пол. Рюмка отлетела в угол и разбилась вдребезги. Там, где сейчас искрилась горстка осколков, еще недавно на коленях стоял отец…