Отсрочка ада

Наконец, передо мной останавливается последний вагон, который неожиданно оказывается теплушкой. Ее раздвижная дверь — прямо перед носом. Бесшумно она сама уходит в сторону. Пол вагона тютелька в тютельку совпадает по высоте с настилом.

Я вижу внутренности теплушки: в середине — пустое пространство, справа и слева — по три яруса нар, глубина которых тонет в вагонном сумраке.

(Мне даже удается вспомнить, откуда эта теплушка могла въехать в мой сон. Во время солдатчины в таком же мерзком ящике с нарами и без единого окошка я трое суток мучался на пути из Москвы на химполигон, расположенный в местности с мощным названием Фролищи. Просыпался среди ночи от духоты и тесноты, открывал глаза — и видел в двадцати сантиметрах перед собой неоструганные занозистые доски. И чудилось, что заживо погребен в наскоро сколоченном трехъярусном многоместном гробу).

А в своем сне я, не входя, приглядываюсь, кто же заполняет нары. И поначалу не верю глазам…

На всех шести полках справа и слева, словно белесые опарыши в ржавой консервной банке рыболова, копошатся обнаженные тела. Они причудливо сплетаются в клубки различных размеров и форм, и опять распадаются, чтобы снова и снова образовывать очередные конфигурации.

Я замечаю, что эти похотливцы обоих полов совсем юны — лет по тринадцать-четырнадцать. Они малорослы, худы, слаборазвиты физически, бледны и одинаковы, как шампиньоны, взращенные во мраке теплицы. Но оттого еще более гадостно сексуальны.

После того, как дверь отъехала, и в теплушку проник последний свет уходящего солнца, оргия начинает постепенно терять накал. Десятки пар дымящихся похотью глаз впиваются в меня.

«Опарыши» призывно улыбаются, подмигивают, кивают головенками, высовывают языки и вытворяют ими черт знает что. Движения их розоватых язычков заучены, стремительны и манящи. И я делаю шаг в теплушку…

В этот момент, в полном соответствии с законами жанра кошмаров, из щели между вагоном и моей площадкой снизу высовывается рука в черной кожаной перчатке и цепко хватает меня за щиколотку той ноги, которую я еще не успел перенести в вагон. Я пытаюсь вырваться, но не тут-то было. Рука неумолимо затягивает меня под состав.

Я слышу издевательское хихиканье обитателей нар. Вижу наглое ликование, написанное на их смазливых прыщавых рожицах. И все глубже ухожу в дыру.

Один из гаденышей с нижней полки, зажав в руке свои анемичные гениталии, машет мне ими — на прощание. Другое создание неопределенного пола, бритоголовое и лопоухое, жадно припадает к ним ртом, тем самым прерывая столь своеобразный прощальный привет. Это последнее, что я успеваю увидеть в теплушке.

Под вагоном яростно озираюсь, желая непременно ухватить сволочь, затянувшую меня сюда, и немедленно разорвать на куски. Но вокруг никого нет. А между тем поезд трогается, и чугунное колесо, как последний круг ада, медленно накатывает на меня…

Тут фрейдист найдет богатую пищу для размышлений. Взять хотя бы выражение «тютелька в тютельку», исторгнутое из моего подсознания. Ведь с его помощью можно прекрасно охарактеризовать половой акт не только лилипутов, но и пакостных малолетних развратников, приснившихся мне.

10

Однажды Гена позвонил и без лишних предисловий сказал:

— У меня Галя, мы играем в подкидного. Приходи, она подработать хочет.

Об этой Гале, Генкиной ровеснице (а он повзрослел на год), я уже от него слышал. И как-то раз обмолвился, что недурно бы на нее взглянуть. А когда пришел и увидел, то меня победило ее сходство с «опарышами» из ночной грезы.

Худосочная и низкорослая, с огромными серыми печальными глазами на бледном лице, с пунцовым ртом до ушей, она выглядела года на три-четыре младше своих лет. Только груди, тянувшие на хороший второй номер, были не по ее комплекции. Неожиданно она мне их продемонстрировала без всяких поползновений с моей стороны, каким-то обреченно-заученным движением задрав грубый потертый свитер. Другой одежки под ним не оказалось.

Я сидел на диване, а она, бросив картёж, стояла передо мной с закатанным под подбородок свитером. И, не удержавшись, я поцеловал сначала один нежно-розовый сосок, потом другой…

Галя трудилась «соской» на автомобильном рынке, находящемся в конце нашего проспекта — там, где он постепенно переходит в свалки и капустные поля. Она бродила по площадке с выставленными на продажу машинами или по улочкам контейнеров, из которых бойко торговали запчастями, моторным маслом, инструментом. Иногда Галю подзывали сами любители, иногда, перехватив недвусмысленный взгляд, она подходила и предлагала: «Дяденька, хотите, я вас поласкаю?»

Одно время девочки, работавшие минетчицами при авторынке, чтобы избежать лишних слов, стали носить на шее детскую пустышку. Этот своеобразный «медальон» и указывал на «способ употребления» носительницы.

Клиентуры было навалом. Возрастного ценза не существовало. Интересантами выступали и едва вошедшие в половую зрелость прыщавики, и седовласые солидные отставные люди. Что лишний раз свидетельствует о ханжеской морали. Впрочем, не мне выступать обличителем общественных язв. Плохо же для Гали было то, что оплата ее стараний иногда происходила с большим скрипом, а иногда они и вовсе оказывались безвозмездными.

Раздался звонок в дверь, Гена открыл, и на пороге возникла подружка и соратница Гали во всех ее начинаниях — юная бомжиха Оксана, беглая детдомовка. Ей тоже было пятнадцать, но выглядела она старше своих лет — высокая, крепкотелая, с лоснящейся, словно отполированной физиономией. Оксану никто не звал и не ждал, она сама будто почуяла некий душок. В общем, «то не стая воронов слеталась…»

Напарницы, похоже, были отнюдь не лишены некоторых комплексов. Обнажиться они согласились лишь до пояса — «на всякий случай». Мы, мол, девственницы, и бережем себя для своих парней, которые сейчас в армии. Затем они перешепнулись между собой, видимо наметив план операции, и трудолюбиво принялись за дело. Галя пристроилась рядом со мной на диване, и питон враз заглотил добычу. Оксана присела на корточки около дивана и занялась той частью моего тела, которой некогда клялись древние римляне, а потому и прозвали эти органы «тестикулами». Воспитанница детского дома творила чудеса, ухитряясь втягивать их в рот оба одновременно.

Слаженным двойным напором подружки быстро добились успеха. При этом Галя оказалась не жадной и поделилась выплесками добытой влаги с подельницей, которая ради такого случая оторвалась от своего занятия и припала к источнику.

А что же наш юный сводник? Он с ногами забрался в полуразвалившееся кресло и саркастически ухмылялся, наблюдая за действом. Его вид как бы говорил: «Что хотел старший товарищ, то и получил!» Похоже, его иронию вызывало все во мне — и пылающее лицо, и вздохи-стоны. И в эту минуту я решил, что отплачу ему чем-нибудь подобным.

Я дал труженицам немного денег. Они тут же рванули в магазин и вернулись с буханкой ржаного хлеба, двумя банками килек в томате и бутылкой дешевого пива. И жадно накинулись на еду, не предлагая присоединиться ни Генке, ни, тем более, мне. Вероятно, они бы начали насыщаться уже на улице сразу по выходе из магазина, если бы не проблема открывания консервных жестянок.

Я стоял в дверном проеме кухни и наблюдал, как торопливо они ломают хлеб, как звучно скребут алюминиевыми ложками по жести. Именно ложками они отлавливали кильку, причем сначала вскрыли одну банку, наперегонки умяли ее, и лишь затем приступили ко второй. А вот к пиву прикладывались по очереди. «Какое-то оно блядское на вкус!» — сказала, рыгнув, Оксана. Галя молча кивнула.