Отстегните ремни

Мы брели, забирая все левее и левее, и действительно минут через двадцать вышли на остатки железнодорожной колеи, почти полностью заросшей бурьяном. Попадание было не «в яблочко», но «тепло». По каким бы причинам железной дорогой перестали здесь пользоваться, она все равно должна привести нас в какой-то населенный пункт. Да и по остаткам шпал идти гораздо легче, особенно учитывая нашу не совсем отвечающую полевым условиям обувь.

Минут через пять-семь мой отважный попутчик, наконец, начал спотыкаться и заныл:

— Я устала. Я есть хочу.

Я только вздохнула:

— Слушай, я тоже устала. И тоже хочу есть. И ты даже не знаешь пока, как это неприятно, но поверь мне на слово, я еще курить хочу! И Вася твой тоже устал и есть хочет, но не ноет же, как маленький, да?

Девочка посмотрела на зайца с сомнением:

— Он не сам идет. Я его несу. А ел он сегодня листики, пока ты нам ноги завязывала. А я ничего не ела.

Даша помолчала немного и потом добавила (и довольно так, надо отметить, требовательно добавила):

— Понеси меня!

И почему я сама об этом не догадалась? Взвалив ребенка на закорки, я зашагала гораздо быстрее. Куда идти по путям: налево или направо, — я не имела ни малейшего понятия. В таких случаях, когда информации настолько не хватает, что принять решение невозможно, я обычно избавляю себя от длительных размышлений и делаю то, что первым придет в голову, надеясь при этом, что даю тем самым место интуиции, зашоренной в обычных обстоятельствах моей безостановочной мозговой деятельностью. И, как правило, интуиция меня не обманывает.

На этот раз она решила пойти налево. И точно, минут через тридцать бодрого хода впереди показались покосившиеся домики и разрушенная, почти сравнявшаяся с землей платформа. Как следовало из полустершихся линялых букв над бывшей станционной кассой, нас приветствовала станция «Павловская слобода».

* * *

В «Павловской слободе» Даша разнылась уже окончательно. Все-таки она — маленький ребенок, — думала я, ковыляя по шпалам в сторону виднеющихся впереди деревянных домов. Ноги опять стали кровоточить, наверное, листики внутри моих шелковых лаптей совсем примялись и больше не могли спасать израненные ступни от то и дело попадающихся мелких камешков.

Остановилась, подняла ногу. Так и есть, на ткани проступили темные пятна крови. Господи, ну за что мне такое утро? Что я сделала не так, чем заслужила весь этот бред, который со мной происходит? Что я вообще делаю в какой-то «Павловской слободе»? С чужим ребенком на закорках? Я ничем не могла успокоить Дашу и только повторяла устало, что мы идем домой, к маме и папе, все будет хорошо и скоро наша плохая сказка закончится.

Сказка была действительно совсем плохая. Начнем хотя бы с моего внешнего вида. Я не знала, как меня встретит эта деревня. Платье криво оборвано и едва прикрывает бедра, ноги и руки в грязи, волосы спутаны, на ногах — какие-то кровавые повязки, на плечах — ребенок в пижаме, который к тому же заунывно хнычет, прижимая к себе зайца. Ну точно нищенка, нашла рваное дорогое платье на помойке, скиднепила чужого ребенка, полиция по мне плачет.

Всю дорогу я размышляла про полицию. По идее, мне было именно туда, и будь дело в Голландии, я бы, не сомневаясь, первым делом в нее и отправилась. Полиция у нас в стране, где почти нет серьезных уличных преступлений, служит в основном для мелкой помощи попавшему в незначительные неприятные ситуации населению. Развозит пьяных по домам, выдает бесплатные билеты на поезд раззявам-туристам, позволившим украсть у себя кошельки, решает конфликты с соседями, которые чуть громче положенного включили ночью музыку… Не полиция, а бесплатная служба мелких добрых дел. Они бы выслушали сейчас меня, отвезли на машине домой, а перед этим, вероятно, еще накормили бы и дали сигарет. Но какие-то отголоски опыта давно забытой юности подсказывали мне, что совершенно не факт, что в России все произойдет именно таким образом. Если задуматься, видок у меня, как у бомжа, доказать свое голландское подданство я не в силах — у меня нет с собой никаких документов, удостоверяющих мою личность. Ребенок дружить со мной отказался и может объявить что-нибудь некстати правдивое, например, что я ее выкрала из кроватки ночью и убежала с ней в лес. Меня, возможно, без всякого выяснения реальных обстоятельств просто арестуют и запрут в обезьянник местного поселка, а ребенка отнимут. Макс, конечно, объяснит, что произошло на самом деле, но быстро ли они его найдут, или я просижу с местными алкоголиками и бомжами весь день за решеткой?

Можно еще было сразу попросить их позвонить маме, она тоже бы объяснила, что я не бомж, и прислала бы Машку на машине забрать меня отсюда, если бы не одна совершенно идиотская проблема. Абсолютно все телефоны, включая номер Макса и мобильные и домашние номера Машки и мамы были забиты в память моего оставшегося у Макса на даче мобильника. А вспомнить хоть один номер по памяти, как я ни старалась последние полчаса, — я не могла. Вот будь он проклят этот технологический прогресс! В еще не столь отдаленные времена ДО появления мобильной связи я прекрасно помнила все телефоны, а теперь, полностью испорченная всеми этими удобными излишками, не могла восстановить в памяти даже обычный семизначный городской телефон квартиры, в которой выросла! И главное, совершенно понятно: в такой рассказ, заканчивающийся сообщением, что я не помню ни одного телефона на всей территории огромной России, по которому кто-то может засвидетельствовать мою личность, и помноженный на мой внешний вид, никто в местной полиции просто не поверит. А Даша добьет их в уверенности, что они поймали маньячку-сумасшедшую, крадущую чужих детей, своим правдивым рассказом о ночных событиях.

С другой стороны совсем хороших вариантов у меня в запасе не было, и, как ни крути, приходилось выбирать из плохих. Второй плохой вариант, после похода в местную полицию, — это дойти до какого-нибудь транспорта и попросить бесплатно довезти меня до Москвы. Но я сильно подозревала, что закончится такая попытка первым вариантом. Меня все-таки отведут к ментам.

— Ты папин телефон на память знаешь? — спросила я у Даши.

— Мой папа — олигарх, — упрямо ответила ноша у меня из-за спины.

Понятно. Ребенка заело. Она так и будет это везде повторять, и ментам ее сообщение совсем не понравится. Папа-олигарх — это все, что ей, похоже, требовалось знать в жизни. Это такой Дашин пропуск в жизнь, мультипас.

Я сделала еще одну усталую попытку:

— Солнышко мое! Дашуля! Ты свой телефон знаешь домашний? Или адрес? Или папин телефон, или мамин? Что-нибудь знаешь?

Кошкам вешают на шею такие железные гильзочки с адресами и телефонами хозяев. Очень странно, что детям не вешают на шеи такие же, или не надевают какие-нибудь неснимающиеся браслеты с информацией «Нашедшего прошу звонить сюда. Вознаграждение гарантируется».

— Как зовут твоего папу?

— Не скажу!

— Ну, пожалуйста!

Молчание.

— Милая моя! Если ты не скажешь, я брошу тебя тут в лесу, а сама уйду! — сказала я и угрожающе поставила ребенка на землю.

Ребенок стал пунцовым, глаза налились слезами, и было видно, как внутри маленькой головки происходит борьба упрямства и страха.

— Максим Сергеевич, — наконец произнесла девочка.

Я обрадовалась. Кажется, мы слегка разомкнули Дашин словарный запас.

— А маму?

— Вика.

— А где сейчас твоя мама?

— Поехала к бабушке в Тверь. Бабушка болеет.

— А когда мама за тобой вернется?

— Через три дня. Я у папы живу, пока мамы нету. Я к папе хочу! — сказал ребенок и начал хлюпать носом.

Та-а-ак, — соображала я. Вернуть ребенка матери в ближайшие три дня не получится. Надо искать Макса.

— А папа где живет?

— В Веледниково.

Ого! Вот как, оказывается, называлось место, откуда я вчера сбежала! Информации прибавлялось прямо на глазах. И, окрыленная успехом, я продолжила допрос: