Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Зачем ты такая худая? — спросила ее шестилетняя Аська. — Потолстей.
— Но так же красивей, — ответила Инга.
— А если тебя станет больше, я зажмурюсь и буду думать, что обнимаю и тебя, и папу.
Вытирая выступившие слезы и смеясь, она вышла из аптеки, села рядом с шофером.
— Смешной анекдот рассказали небось? — спросил он.
— Ох, не говори! Зайдешь в магазин — уходить не захочешь!
Съемки закончились в шесть. Кривицкий был, кажется, доволен, а Мячин, как всегда, не очень. Ему все казалось, что красок не хватает, и он в сотый раз заставил Пичугина
— Может, нос покрупнее сделаем Михаилу? — приставал Мячин. — А то как-то мы слишком реалистичны. Внесем небольшой элемент клоунады?
— Нет, я думаю, не стоит, а вот если ему слегка испачкать белую рубашку двумя синими пятнами, как будто бы синька, то, может, и лучше. Что скажешь? — задумывался Пичугин. — И если Иринке прическу повыше, а щеки напудрить? Она волновалась. Приехал любимый из города! Хочется понравиться.
— Попробуем завтра, — сказал ему Мячин. — Иди отдыхай, ты весь день на ногах.
— Посплю, пока этого героя-любовника, Сомова нашего, нет. Замучил он меня своими излияниями! Как луна, так он воет. Про Нюсю, про Тату, про злую судьбу! Обеих так любит, что просто сил нет!
— И Нюсю, и Тату?
— И Тату, и Нюсю. Главней все же Тата.
Мячин грустно усмехнулся.
Гримерши Лида и Женя только что сделали себе маски из земляники и лежали теперь рядышком с окровавленно-красными лицами, закрыв глаза. Разговаривали еле-еле, потому что артикуляция могла понизить волшебный эффект лесной ягоды.
— Нет, Люська его ни за что не окрутит! — неразборчиво бормотала Лида. — С ее этой челочкой, с дымом табачным! Когда ты целуешься с женщиной, Женя, на тебя должно веять ароматами райских садов, а не «Казбеком»!
— Да есть у него кто-нибудь. Точно есть! Ты хоть раз видела мужика, который за собой так ухаживает? Ни разу без свежей рубашки не вышел! А эти шарфы его! Я умираю!
Дверь открылась без стука, и Люся Полынина, у которой не было никаких шансов завоевать сердце модника и красавца Пичугина, ввалилась в эту скромную, пахнущую земляникой комнату. Лида и Женя вскочили в страхе. Люся, не ожидавшая увидеть двух окровавленных, полуголых женщин, пискнула и попятилась обратно.
— Дурная ты, Люська! Стучаться же нужно!
— Ну, раз у вас времени нет, я пойду…
— Куда ты пойдешь? Проходи вот, садись. Не на землянику! Сюда вот садись.
— Накрасьте меня, а? Ну так, как актрису. Хотя я, наверное, вам помешала…
Гримерши переглянулись.
— Да нет, мы свободны. Конечно, накрасим. Тебе лучше стрелочки или помягче?
Люся Полынина испуганно вспыхнула.
— Куда еще стрелочки? Я не Вертинская!
Лида и Женя наскоро избавились от остатков земляничной массы и принялись за дело.
— Держи подбородок повыше. Готова? — И Лида крепко обвязала Полынину простынкой. — Жень, давай сперва ей тон нанесем?
Деревенский день медленно и мягко догорал, и одинокая светло-зеленая звезда, неожиданно появившаяся в небе, смотрела бесстрастно и тихо. От реки несло вечерней пахучей сыростью. Через полтора часа неузнаваемая Люся с высокой прической, стараясь не двигать головой и не
притрагиваться пальцами к своему новому лицу, осторожно уселась на поленницу, чтобы не пропустить загулявшего Аркашу Сомова, который делил комнату с Александром Пичугиным. Минут через десять Сомов появился, немного хмельной, беззаботный и бойкий.— Вот это дела! Неужели Люсьена? — Он так и присел. — В Канны, что ли, готовишься?
— Аркаша, — опуская глаза так низко, что веки заболели, пробормотала Люся. — Я тебя очень прошу: погуляй еще часик. Погода хорошая, что дома париться?
— А с кем мне гулять?
— Сам с собой погуляй!
— А ты чего? Здесь, что ли, будешь сидеть?
— А я хочу Санчу проведать. Он болен, — сказала она, вся сгорая и морщась. — Мигрень у него. Он тебе говорил?
В хитрых глазах Сомова зажглось по лампочке.
— А как же? Конечно же, он говорил! «Никто, — говорит, — меня и не полечит! Лежу, — говорит, — как собака, один!»
Он подмигнул Люсе и сразу же куда-то улетел. Ватными ногами она подошла к двери, постучалась.
— Входите! Открыто! — пригласил приветливый голос Пичугина.
Люся вошла, вся красная, и замялась на пороге.
— Прическа красивая, — деловито заметил он. — А вот тени на веках я бы сделал серебристыми, а не голубыми. У тебя темно-серые глаза, но брови светлые, еле заметны, поэтому лучше серебристый цвет, это подчеркнет природные краски.
Люся заслушалась непонятных речей, и голова ее блаженно закружилась.
— Ну, как тебе, Санча, у нас на «Мосфильме»? — спросила она простодушно.
— На мой взгляд, здесь многое нужно менять! — оживился он. — Но в целом я очень доволен.
— Санча! — вдруг выпалила она. — Поцелуй меня, миленький! Я просто с ума по тебе схожу!
Пичугин отпрянул. Оператор Людмила Прокофьевна Полынина железными руками обхватила его за шею и, зажмурившись, поцеловала в губы так крепко, что верхняя губа у него сразу немного припухла. Пичугин побледнел и, судя по всему, испугался не на шутку.
— Не надо! Послушай! Я так не могу! Ты будешь жалеть!
— Я не буду жалеть! И требовать тоже не буду! Хотя бы разочек… Ну, Сашенька, милый!
И доверчивая Люся принялась через голову стягивать с себя неуклюжий свитер, открывая взору Пичугина застиранный лифчик на крепеньком неухоженном теле с веснушками.
— Не надо! Не надо! Оденься, пожалуйста! — в страхе повторял он.
— Я все поняла! У тебя женщина есть? — догадалась она, всхлипнув.
— Да нет у меня никого! — с досадой воскликнул Пичугин. — И нет, и не будет!
— Тогда, значит, я — некрасивая, да?
— Нет, ты — симпатичная! Ты очень даже…
— Не надо! Не ври мне! — Люся истерически зарыдала и запуталась в рукавах свитера, пытаясь натянуть его обратно. — Я все поняла!
Она выбежала из комнаты и хлопнула дверью, оставив Пичугина в печальном, но заслуженном недоумении. В коридоре Люся налетела на Ингу, только что вернувшуюся из Москвы. Инга посторонилась, и Полынина, даже не взглянув на нее, понеслась дальше.
«Им всем до себя! — подумала Инга. — Могла бы спросить ведь: как? что? А всем наплевать…»