Отважный муж в минуты страха

Автор идеи Альберт, по-видимому, был вскоре уволен или задвинут неубиваемой системой в дальний неприкосновенный запас. Саша несколько раз звонил по известному телефону и говорил с симпатичным, вежливым баритоном, назвавшимся Александром. Он не знал, кто такой Альберт, сообщил, что прежнее КГБ распущено и что по описанию никто из вновь работавших в отделе на Альберта не похож. Фамилию же куратора Саша, понятно, не знал. Маскировка сработала, концы упали в воду и, казалось, навсегда уплыли в Лету.

Толя Орел исчез. Кто-то, по рассказам, видел его в Канаде, кто-то — в Таиланде, кто-то — в какой-то московской психушке. Саша знал, призналась ему Светлана, что в своем последнем, будто предсмертный вздох, отчаянии он попытался ее заполучить. Действовал тонко, как учили, как умел. Жутко приоделся, притащил гору сумасшедших банальных роз, провел ночь на холодных ступенях подле ее родительской квартиры, умолял открыть дверь, но дверь ему так и не открылась; розы рассыпались по лестнице, увяли и долго пугали жильцов ароматом похорон. Куда после этого канул Орел, не ведал никто, в его квартире поселились хмурые абхазы, купившие жилье у законной владелицы — Ольги. Саша дернулся было все раскопать, но быстро охладел; не простил, не забыл, но попросту отвлекся — в наступившей жизни хватало других забот.

«Скажи спасибо Комитету, Санек, — часто повторял он. — Имеешь право. Ты потерял страну, которую искренне считал великой, деда Илью, любимую жену и лучшего друга. Тебе остались развалины личной жизни, заметно сдавшие папа Гриша и мама Зоя. Тебе осталась завоеванная свобода и горстка самоуважения за то, что ты продолжил дело деда».

В те обрушившиеся дни Саше жгуче захотелось навестить его могилу; он сел подле нее в ограде на крохотную зеленую скамейку и рассказал деду обо всем, что с ним произошло. Дед услышал его и дал внуку простой и определенный совет.

Все надо начинать заново.

Делать было нечего — вместе со страной Саша начал другую жизнь…

Эпилог

…Преодолев десять метров и двадцать лет, он негромко, но жестко и точно, будто дротик, метнул в широкую спину, бросил: «Привет, Альберт».

Мужчина обернулся:

— Вы меня?

— Привет, Альберт. Здорово, красавец.

Сколько раз в мечтах и дремах представлял он себе эту встречу.

Он плюнет ему в лицо, обильно, смачно, желательно при всех.

Он задушит его и обрадуется, когда вылезут наружу его белесые проницательные глаза.

Он выстрелит в него в упор — в сердце, в сердце, в сердце…

— Господин, — сказал секьюрити, — не знаю, как вас… вы ошиблись.

Сказал и, спрыгнув со сцены, юркнул в зал, вмешался в толпу еще не разошедшихся участников аукциона; достиг коридора и включил бег. Но Сашу было не провести; выяснилось: бегал он лучше, был чуть моложе и стократ сильней. Оба ссыпались, прыжками слетели по лестнице; Саша догнал его у выхода, развернул к себе, зафиксировал железной хваткой за предплечье:

— Назови настоящее имя!

— Я вас не знаю!

— Слушай, ты, крыса… Правила игры изменились. Участники тоже. Я не буду тебя убивать. Ты интересен мне как вид, как экспонат. Как тебя зовут? Как звала тебя мама в далеком твоем обоссанном детстве?

— Полиция! — крикнул Альберт. — Где полиция?

— Александр Григорьевич, у вас проблемы?.. — подскочил к Саше любезный полицейский. — Я могу помочь?

Дав отбой полицейскому, Саша жестко повлек Альберта к выходу.

— Не дергайся, — сказал Саша. — Сейчас у нас с тобой состоится конспиративная встреча. Мы отправимся в потайное место типа квартиры на Горького, где ты представишь мне полный отчет и получишь новое задание. Ты понял?

— Глупость какая-то… Послушайте, дайте мне переодеться…

— Форма секьюрити очень тебе к лицу. Секьюрити — значит охрана, безопасность. Молодец, призванию не изменяешь — мне нравятся такие упертые экземпляры.

Вышли из стеклянных дверей, где, по Сашиному кивку, Альберта с другой стороны подхватил водитель Петр; вместе они затолкали секьюрити в «Ягуар».

— «Царская охота», — объявил Саша, и машина нежно взяла с места.

Через полчаса бывший куратор и его агент сидели напротив друг друга в ресторане на Рублевке. Сашу обслуживал метрдотель; заказ был сделан, сверкнули столовые приборы, пузырь коньяка оттенил коричневым французским золотом морозную белизну скатерти.

Саша наполнил бокалы.

— Пей, — сказал Саша. — Чокаться не будем. Поминки.

— Позвольте спросить: какие? За что пьем?

— За встречу. Фронт без линии фронта, помнишь? Поминки по тому же поводу.

Альберт хмыкнул; картинно приложил бокал к губам и, вытянув из бокала драгоценную влагу, с удовольствием закрепил ее тончайший вкус нежным армянским абрикосом.

Изменения начались с ним еще в машине; чуткий и пластичный, он быстро прочувствовал, на чьей стороне отныне сила, и сообразил, что с нищенским своим пенсионным довольствием не прочь этой новой силе послужить. Все сказки о неподкупных чекистах имеют свой срок давности и испаряются со временем, как спирт в открытой бутылке. Но это, в его понимании, вовсе не означало, что прежние годы, прежние дела и прежние секреты должны быть теперь разоблачены и осуждены. Он отполз, он занял новую линию обороны, но сдавать сражение не торопился.

— Пей, — сказал Саша, снова разлив коньяк. — Знаешь, как я про себя тебя называл? «Сучий пробор».

— Почему «сучий»?

— Не знаю, но, по-моему, точно. Пей.

Выпили.

— На проборе ты и прокололся, — сказал Саша, — признал. Имя! Назови настоящее имя!

— Допустим Николай.

— Допустим, все равно правды не скажешь. Коля… Коленька, сучок. Я тебя так ненавижу, что даже люблю. Пей!

— Может, хватит?

— Понимаю. Коньяк не кровь, много не выпьешь. Пей!

Через полчаса оба захорошели, но Саша кивнул метрдотелю, и новая бутылка коньяка сменила опорожненную.

— Выпьем, Коля, — сказал он. — За тебя, за Сухорукова, Костромина, Кузьмина, за всю вашу братию, за то, чтобы вы навсегда исчезли. Чтобы не пахло вами больше на этой земле!

— Извините, нереально. Я не у дел, но силы наши не иссякли. Мы будем всегда, потому что мы нужны. А выпить можно.

Выпили.

— А тогда, Николай, — сказал Саша, — выпьем за тысячи тех, у которых вы отняли нормальную жизнь. Которых запутали, запугали, обесчестили, заставили стучать и подличать…

— Не, за это с вами я пить не буду…

— …которых лишили работы, друзей, любимых женщин, семьи, страны, которых заставили ненавидеть и презирать самих себя…

— Не буду я.

— Пей! Насильно волью!

— Не хочу.

— Почему так, Коленька?

— Потому… Потому что мы вместе с вами делали эту работу. Вместе.

— Ах ты… поросенок!.. Кто ты и кто я!

— Извините, вы — один из нас. Подписали бумагу о сотрудничестве. Добровольно, никто силой не принуждал. Тратили наши деньги, вербовали агентуру, поставляли регулярную информацию, извините, распутничали с девчонками, пользовались льготами, получали призы, благодарности. Словом, работали… Мы все — вы и мы хотели как лучше. Вы старались и мы старались — не наша вина, что рухнула страна. Мы были в одной лодке, я в конторе, вы, так сказать, на местах… Так что, и вам, и мне лучше сидеть тихо и дуть в кулак… А то, извините, сейчас встану, расскажу народу обо всем — кто поверит, что вы не соучастник?