Отверзи ми двери

– Знакомьтесь, Лев Ильич, с моим наследником, - сказал Кирилл Сергеич.

Мальчик уже разделся, розовые уши торчали, как крылья у бабочки; подошел, смело подал руку.

– Сережа...

– Разболелись, Лев Ильич?
– спросила Дуся.
– Сейчас я вас медом буду отпаивать.

– Спасибо, мне получше. Маша тут за мной ухаживала... Я пойду, что ж я... мешать буду.

– Бог с вами, куда вам больному - метель на дворе, да и поздно. Нам вы не мешаете.

– И не думайте, Лев Ильич, - сказал Кирилл Сергеич.
– Я сегодня свободный, поговорим. Завтра с утра на службу. Вам обязательно денек-другой в тепле побыть... А может, хорошо, что заболел?
– глянул он вдруг Льву Ильичу в глаза.
– Болезнь, другой раз, посылается человеку, чтоб он остался наедине с Богом...

– Спасибо...
– Лев Ильич все еще стоял, держась за спинку стула, а тут было за карман схватился, закурить, и смешался.

– Я... если не помешаю, правда останусь. Мне с вами нужно поговорить.

– Вот и отлично... Вы на нас внимания не обращайте, мы - на вас. Читайте, перекусим и поговорим.

Окна стали совсем темные. "День прошел!" - поразился Лев Ильич, он и не заметил время за книгой.

В доме шла своя жизнь, на него, и правда, не обращали внимания, но он нервничал, готовился к разговору, очень уж много всего было, без чего, не выяснив, теперь и жить нельзя, а здесь оставаться, вроде бы, и совсем невозможно.

Маша забежала, куда-то торопилась.

– Ну, слава Богу, передаю свое дежурство над тобой. Ты у нас, Лев Ильич, переходящий: Вера - мне, я - Дусе. Поправляйся. Не выпускай его, Дуся, он как маленький...

Сели за стол с молитвой. Если б не то, что с ним тут случилось, Льву Ильичу совсем было бы хорошо. "Вон чего захотел, чтоб все хорошо - заслужить надо!.."

Мальчишечка поглядывал на Льва Ильича с любопытством.

– А вы марки собираете?
– спросил он вдруг.

– Давно собирал, когда был такой, как ты. А ты какие собираешь?

– Всякие. У меня мало еще.

– Я тебе принесу. У нас в редакцию приходят письма из заграницы.

– Папа тоже получает. Из Иерусалима. Есть красивые.

– Вот и я тоже, наверно, скоро получу оттуда, - сказал Лев Ильич и Борю вспомнил. Только он его и вспоминал, когда думал про тот отъезд.

Кирилл Сергеич как подслушал его мысли.

– Ой, как печально это все - отъезды, письма оттуда - новое рассеяние, теперь началась наша диаспора.

– Навсегда, - сказал Лев Ильич.
– Никогда не увидимся.

– Да, пожалуй, только там - в том Иерусалиме.

Сережа попрощался - спать пора.

– Ну, как решил, пойдешь завтра в школу?
– спросил Кирилл Сергеич.

– Пойду, - сказал мальчик.
– Чего мне их бояться... А вы завтра будете? повернулся он к Льву Ильичу.
– Я вам покажу свою коллекцию. Есть интересные колонии. Бывшие, то есть, колонии.

– С удовольствием посмотрю. И чтоб знать, какие у тебя есть, хоть для обмена и дубликаты годятся. Или ты не меняешься?

– У меня маленькая коллекция, - ответил Сережа.

– Славный мальчик, - сказал Лев Ильич, когда за Сережей закрылась дверь.

– Вот и у него уже начались конфликты с жизнью...
– Кирилл Сергеич помогал Дусе убирать посуду.

– Марки, что ли?
– не понял Лев Ильич.

– Нет, не марки... У него, можно сказать, настоящая жизненная история. Рановато, правда, но ведь кто знает сроки?

– Ладно тебе, отец, - сказала Дуся в сердцах, - надо в другую школу переводить.

– Нет, не нужно. Да и все школы одинаковы. Или, может, в Иерусалим поедем?

Дуся ничего не ответила, вытерла стол, забрала посуду и вышла.

– А история такая. Все у него было в школе спокойно, я еще в первом классе познакомился с учительницей, все ей объяснил, просил мальчика не трогать. Она женщина умная, поняла. Как-то и у нас даже была - им положено проверять, как дети живут, сидела тут, чай пила - но больше про попугая разговаривали. Умный человек - зачем лезть в чужую жизнь. А сейчас она ждет ребенка, декрет, у них другая учительница - временная, да такая... азартная, одним словом. И как на грех случай. Ребятишки-третьеклассники, мальчишки возились на перемене куча-мала. У нашего рубашонка расстегнулась, крестик и выпал. А здесь звонок, учительница: "Что такое?" "Крестик", - поцеловал его и под рубашку заправил. Что ж ты, говорит, уж не в Бога ли веришь? А как же, мол, верую. "А если мы отцу на работу сообщим? Где он работает?" "А в церкви, священником..." Видно, не нашлась сразу, растерялась, а ребята, известно, довольны, посмеиваются над ней. Вот я и говорю: азартная. Нет бы успокоиться, делом заниматься, а она вздумала начать антирелигиозную пропаганду - как же, случай подходящий. Книг они начитались, теоретики есть, специалисты, журнал "Наука и религия"... Если, мол, крест не снимешь, мы тебя в пионеры не примем. А как же, мол, вы меня примете, если я и сам туда не пойду?.. А ведь кругом дети, не та получается пропаганда. Тогда она придумала сильный ход. Приносит в класс икону и прямо на уроке достает из портфеля. Сейчас она разоблачит все это мракобесие! Вызывает Сережу: что, мол, это такое? Уж не знаю, какого она от него ждала ответа. А он подошел к иконе, перекрестился, взял в руки, поцеловал и положил на стол. Это, говорит, Матерь Божия, всех скорбящих Радость... Опять осечка, тем более, у нее инициативу забирают из рук. Приходит еще через день в класс, а на доске сверху мелом выведена надпись: "Бог был, Бог есть, Бог всегда будет!" "Дежурный! Кто писал?" Не знает дежурный. "Староста!.." Не знает и староста. "Дежурный! Сотри с доски!" "Я не писал - я и стирать не буду." "Староста!.." То же самое. Надо бы взять, да самой и стереть, так и на это ума не хватило. Прямо под этими словами стала задачки писать - у них урок арифметики, вроде, мол, внимания не стоит обращать. Или, уж не знаю, амбиция, что ли - стирать не захотела. Так или нет, но весь урок ребята на те слова глядели. Может, кто и задумался: есть Бог-то!..

– Ну а теперь?
– спросил Лев Ильич.

– Вот, теперь. Стали мальчонку таскать по разным пионерским мероприятиям, какие-то ему дают общественные поручения. Не отказывается, выполняет: то металлолом, то книжки в деревню - хорошо. А тут вечер, праздник, стихотворная композиция, она ему и сунула - "Про попа и работника его Балду". А он, главное, и нам дома ничего не сказал...

– Сказал он мне, - Дуся вошла в комнату.

– Что ж ты от меня скрыла? Ну вот, видишь как. Я б сразу пошел в школу. Эх, Дуся, Дуся...

– А что, Дуся, правильно он сделал.

– Вот, видишь как... А он взял, да ни слова не говоря "Отцы пустынники и жены непорочны" прочитал - у них пушкинский вечер. Она сначала ошеломилась, а когда он дошел до "Во дни печальные Великого поста..." - опомнилась, прервала композицию и его выставила за дверь... Расстроился, конечно, мальчик, а тут еще простудился, мы его и отправили на десять дней в деревню. А в школе я разговаривал, но трудно - никак не могут понять, что с живыми людьми имеют дело, не с оловянными солдатиками. Ну ничего, ничего, не расстраивайся, мать. Еще не такое будет... Посмотри лучше, как он там укладывается, книжки на завтра... А мы с Львом Ильичем поговорим...

Дуся молча ушла.

– Значит, мальчик с этаких лет уже изгоем себя будет чувствовать, не плохо это разве?

– Почему изгоем?
– удивился Кирилл Сергеич.
– Разве он похож на такого, ущемленного?

– Нет, внешне он никак не похож, напротив, но то, что не такой, как все: они пионеры - он нет, они про попа и про Балду, а он - не может...

– Ах, вот почему, - улыбнулся Кирилл Сергеич.
– Так это их пожалеть нужно - не его. Что уж в пионерах заманчивого. Жалко это все выглядит, хуже, чем в ваше время, там хоть во всей этой глупости была чистота, а сейчас мертвый формализм - дети это сразу распознают. И с Пушкиным тоже ничего плохого не вижу... Нет, я думаю, все правильно. Какой же он изгой, если уже в детстве знает, что он православный, дома у себя - в России, что он не один - с Богом, что за ним десять веков христианства на Руси? Там у него есть свои беды и слабости, а тут все правильно - у нас хуже было. У меня было хуже, - он замолчал.

Лев Ильич не знал, как начать тот разговор.

– Трудно вам было, Лев Ильич?

– Нормальное детство: в барабан стучал, кричал на Красной площади до звона в ушах... То есть, свое-то было, конечно.

– Я про другое. Надо было мне задержаться на денек - причастить вас.

Лев Ильич откинулся на стуле и впервые посмотрел Кириллу Сергеичу в лицо оно было печальным и опять, как в тот раз, при прощании, его поразила усталость в глазах.

– Да. Только здесь не то слово. Я чуть было не пропал, отец Кирилл. А вернее сказать, пропал, совсем пропал.