Отверзи ми двери
Шрифт:
Лев Ильич поежился, машину опять занесло, гроб тряхнуло еще сильней, и дядя Яша, видно, крепко приложился там о свою алую крышку.
– Что это такое?!
– вскрикнула та же дама.
– Ну что ж вы молчите?..
И опять ей никто не ответил. Город кончился, мелькали овраги, жиденькие рощицы...
– Куда мы едем?
– спросил Лев Ильич.
– В новый крематорий, что ли?
– и он вспомнил страшное это сооружение - смесь дешевого советского модерна с конторской казенщиной. Был, и там уже был Лев Ильич.
– Ну что ты!
– с какой-то даже гордостью воскликнула Ира.
– Ты разве
– Какого стажа?
– не понял Лев Ильич.
Ира посмотрела на него, даже плечи подняла возмущенно.
– Папа с тысяча девятьсот девятнадцатого года в партии. Ты что, забыл?
"Мать-то получше была..." - безо всякого сожаления отметил Лев Ильич. Похожа, но не то совсем, какая-то стертость, пройдешь - не заметишь, а мимо тети Раи никто не проходил. Да что уж говорить, многие там спотыкались...
– Ты знаешь, как это было?
– горячо, с азартом зашептала Ира.
– У нас уже разрешение в кармане, ходим по кладбищу, а бабушкину могилу найти не можем - с похорон там не были, разве узнаешь!.. Ты был тогда на бабушкиных похоронах?
– Меня в Москве не было, - ответил Лев Ильич, и ему вспомнилась высокая сухая старуха, умная, добрая, позволявшая себе только пошутить другой раз над глупостью внуков, да и всех, кто бывало лез к ней со своими утешениями и советами. Все потеряла бабушка при жизни, всех детей - вон и Яшу не дождалась. Да что потеряла, а раньше-то, когда еще все у нее было - и муж, и дети, и дом полная чаша, а такое творилось в том доме...
– ...Ходим, понимаешь, грязь по колено, сейчас увидишь, там все изменилось, хоронили-то летом, ничего не поймешь. А на новом месте нипочем бы не разрешили, хоть и стаж пятьдесят пять лет. Нашли, когда я уж отказаться вздумала. А там бабушкина плита, дерево большущее - могильщики не хотят копать: "Не будем и никакое нам ваше разрешение не нужно!.." Сто пятьдесят рублей запросили. На сотне договорились, но обещали хорошо, в полную глубину.
По обеим сторонам дороги замелькали кресты, потом кладбищенская стена они приехали.
Снег валил как зимой, но мокрый, Лев Ильич сразу же плюхнулся в грязь, глина была жирная, еле ботинки вытащил.
Гроб поставили на каталку, Ира с каким-то мужчиной пошли оформлять документы.
Почему ему казалось, что много людей? Шесть человек стояло вокруг каталки, зябко ежились, прятали посиневшие лица от мокрого снега, обтирали платками, сморкались и кашляли.
Подошла Ира с мужчиной.
– Это из нашего ЖЭКа, партийный секретарь, видишь, как уважали Яшу, сказала тетя Рая, и Лев Ильич так и не понял, всерьез она говорит или с горечью.
И сразу подскочил старик в ермолке, в каком-то длиннополом пальто, в глубоких калошах, на которые наползали мокрые в бахроме штаны.
– Кого хороните?
– пропел он.
Лев Ильич только в еврейских анекдотах слышал, чтоб так говорили. Старику не ответили.
– Аид?
– спросил он Иру, безошибочно определив, кто здесь главный.
– Махем а муле?
– Ничего нам не нужно делать, - Ира оглянулась
на мужчину из ЖЭКа.– Как не нужно?
– пропел старичок, он сдвинул ермолку, и Лев Ильич увидел слуховой аппарат на веревочке.
– Как не нужно? Нужно! Еврея хороните.
– Он был коммунистом!
– сказала Ира и с брезгливостью посмотрела на старика.
– А коммунист не человек?
– удивился старик.
– Тоже человек, а еще еврей ему и бриз делали...
– Иди, старик, ничего не получишь. Не нужно, сказано тебе?
– подошел ЖЭК.
– Ну не нужно, так не нужно, - пробормотал, отодвигаясь, старик, но когда каталка двинулась, пошел следом, бормоча что-то себе под нос.
По асфальту аллеи каталка шла легко, но как только они свернули вслед за Ирой на боковую дорожку, колеса сразу увязли, они с трудом вытащили их, чуть продвинулись, завязли снова, перенесли каталку на руках, продвигаясь шаг за шагом.
– Да отдайте вы подушку!
– услышал Лев Ильич голос все той же дамы в пенсне.
– Помогли бы лучше.
Лев Ильич поднял голову, смахнул с глаз пот: дама в пенсне взяла из рук ЖЭКа шелковую красную подушечку, на которой блеснула медаль. "Да, конечно, медаль!" Они еще выпили тогда с ним - "За победу в Отечественной войне", он ведь и на войне побывал меж двумя лагерями...
Они еще продвинулись и совсем встали. Дальше была лужа, Ира провалилась в нее по колено. Седой старик и старшая из сестер Рита с красной крышкой тоже стояли посреди лужи.
– Тут только на руках, - сказал ЖЭК, - транспорт не пройдет.
Они подняли гроб и пошли прямо по луже, не глядя под ноги - да уж на что было теперь глядеть.
Ира вдруг спохватилась, что надо было свернуть раньше, они двинулись в другую сторону, а потом, выбившись из сил, поставили гроб на ограду, поддерживая, чтоб не упал.
Все молчали, и казалось, этому не будет конца. Снег перестал, но тучи висели низко, вот-вот опять повалит, ветер петлял в памятниках, а Ира, отправившаяся искать могилу, куда-то пропала.
– Может, покурим, - спросил Лев Ильич парня лет тридцати в шляпе и заграничной хрустящей куртке, вроде бы, Ириного мужа.
ЖЭК глянул на него укоризненно.
– Не положено над покойником, уж дотащим...
– Сюда! Сюда!..
– услышали они Ирин голос. Она кричала, как в лесу, размахивала руками, показавшись далеко за поворотом дорожки, в стороне, противоположной той, куда они все время шли.
Они двинулись к ней.
Скоро и дорожка кончилась, теперь они тащили гроб, продираясь меж железных оград с черными, мокрыми памятниками, перед Львом Ильичем мелькали шестиконечные звезды, еврейские имена, хлюпающие красные носы его спутников...
– Стоп, - сказал ЖЭК, шагавший впереди.
– Дальше хода нет.
Они опять поставили качавшийся гроб на решетку. Надо было каким-то образом пролезть через две-три ограды. Ира оказалась там, впереди, горячо жестикулируя, она визгливо кричала, обращаясь к могильщикам: прямо перед ней картинно выставился ражий мужик в расстегнутой на волосатой груди рубахе, второй сидел на сваленном памятнике в лихо заломленной зимней шапке и курил, сплевывая в невидную отсюда яму, третий стоял в яме по грудь и весело глядел на разошедшуюся Иру.