Ответ знает только ветер

— Послушайте, господин доктор, почему вы позволяете себе без конца намекать, что я вас вероятно обманываю…

Он рывком встал.

— Извините, пожалуйста. В двенадцать у меня важная встреча. Счастливого пути.

Протянутая мне рука была прохладна, суха и даже не пыталась изобразить рукопожатие. Другая продолжала массировать огромный фаллос. Этот доктор — тоже странный тип. Видимо, чтобы создать род человеческий, Богу понадобился целый набор всяких типчиков.

7

— Но не может же она опять подорожать! В этом году она дорожает уже в третий раз. Сперва бутылочка микстуры от кашля стоила еще пять марок девяносто, теперь она стоит семь семьдесят пять. Почему это происходит, фрейлейн Нанита? — У согбенной старухи в сером пальто и поношенных туфлях и лицо, и волосы были серые, руки в пигментных пятнах, голова ее непрерывно тряслась. Она то и дело кашляла. И кашель у нее был надрывный. Когда я вошел в аптеку, старуха была в ней единственной покупательницей и обращалась к молодой хорошенькой девушке в белом халате, стоявшей за прилавком. Аптека эта находилась недалеко от моего дома, и я был ее постоянным посетителем. На стеклянной витринке между старухой и девушкой я заметил картонную коробочку. Старуха не обратила на меня внимания. В руке она держала закрытый зонтик, с которого капало на кафельный пол.

— Мне очень жаль, фрау Правос, — сказала девушка, которую звали Нанита. — Мне вас очень жаль. Лекарства дорожают, как и все вообще.

— Но мне необходима эта микстура, вы же знаете, фрейлейн Нанита! Мы с вами знакомы уже много лет. Эту микстуру больничная касса не оплачивает. Она слишком дорогая, и мой врач не имеет права ее прописывать. Так что мне приходится платить за нее самой. Раз только она одна и помогает! — Старуха только тут заметила меня. — Извините, сударь… — Она зашлась кашлем.

— Ничего, ничего, — обронил я и улыбнулся ей и девушке, которую звали Нанита. Нанита улыбнулась в ответ. Мы с ней давно знали друг друга. А старуха, откашлявшись, сказала очень горестно:

— Если бы только микстура от кашля! Все остальное тоже постоянно дорожает. Буквально все. Молоко, масло, хлеб, мясо, почтовые марки, вывоз мусора, за что ни возьмись. Господи Боже мой — и «Луизенхое» тоже.

— Что? — спросил я.

— Ну, этот… Я задерживаю вас, сударь.

— Нет-нет, — сказал я и подумал, что, может, Бранденбург еще отставит меня, когда получит диагноз доктора Беца. — Что это такое — «Луизенхое»?

Старуха заговорила, и чем дольше она говорила, тем больше тряслась ее голова, лицо дергалось. Она все больше волновалась, рассказывая о горестях своей жизни.

— «Луизенхое» — это частный интернат для престарелых. Такой замечательный! Кругом парк, тишина. Я всегда хотела туда попасть. Много лет мечтала об этом. Иметь там комнатку!

— Ну, и что же? — сказал я. Если меня вышвырнут и мне, больному, придется жить вместе с Карин, каково мне будет? Выдержу ли я такую жизнь? — подумал я.

— А ничего, — ответила фрау Правос. — Люди испорчены, люди страшно испорчены! Видите ли, мой муж — да будет ему земля пухом — служил на почте. Я пенсионерка. И мой Отто — тому уж минуло двенадцать лет, как он умер — всю жизнь копил и копил, и после его смерти я получила в наследство одиннадцать тысяч шестьсот марок. И оставила их на сберкнижке. Потому что боялась истратить… И считала, что этих денег хватит на комнатку в «Луизенхое».

— Фрау Правос, — вмешалась Нанита, — не надо опять волноваться из-за этого.

— Нет, надо, не могу не волноваться! — воскликнула старуха. — Ведь этот господин сам спросил! Или вам уже неинтересно все это слушать?

— Конечно, интересно, — ответил я и жестом дал понять Наните, что не тороплюсь. А старуха уже продолжала:

— Видите ли, я хотела выкупить комнатку, чтобы она оставалась моей до конца жизни, а из пенсии платить за питание и все остальное. Каждый месяц я даже немного откладывала на книжку, чтобы накопилось побольше. И знаете, что случилось?

— Что же?

— Они платят мне три с половиной процента. Три с половиной процента! А дерут за кредит восемь процентов и больше! Как люди могут быть такими бессовестными? Как получается, что всем нам, мелким вкладчикам, дают всего три с половиной процента, а требуют восемь!? И сами становятся все богаче и строят себе мраморные дворцы?

— К сожалению, именно это и происходит, — подтвердил я, и мельком подумал о том, на что намекнул Бранденбург: неужели «Глобаль» и впрямь взяла под залог приличные суммы в кредит, чтобы потом, после падения курса английского фунта, получить огромный навар. — Кому срочно нужны деньги, заплатит и восемь процентов.

— Правильно, — перебила меня фрау Правос, — но и тогда он получит кредит, только представив гарантии. У меня же нет никаких гарантий. Семь лет назад у меня чуть было не получилось, — она глубоко вздохнула и прикрыла ладонью глаза.

— Что «чуть не получилось»? — спросил я.

— Выкупить комнатку в «Луизенхое». Тогда они требовали за нее двенадцать тысяч марок. Столько я еще могла бы наскрести. Но в то время не было свободной комнаты, и мне сказали, что придется подождать. Подождать с годик. Но через год они потребовали уже четырнадцать тысяч! И я со своими тремя с половиной процентами не смогла за ними угнаться! Все дорожало, и я все меньше могла откладывать со своей пенсии. И с каждым годом становилось все хуже. Знаете, сколько они теперь требуют за комнату? Восемнадцать тысяч! А на следующий год, может, дойдет и до двадцати, почем знать. Так что я никогда, никогда не буду иметь своей комнаты. Зато мраморных дворцов строится все больше и больше!

— Вы могли бы поселиться в каком-нибудь из интернатов для престарелых, которые содержатся благотворительными организациями, — заметил я. — Например, профсоюзами или религиозными обществами. Тогда вам, мне кажется, оказал бы поддержку социальный отдел магистрата.

— Но туда я не хочу! Я же сказала вам, мой муж был почтовым служащим! У нас была такая чудная квартира. И я хочу жить в хорошей комнате. Разве я слишком много требую, сударь? Почему я не могу ее получить? Почему «Луизенхое» все дорожает? Почему мне платят всего три с половиной процента? Чьих рук это дело?

— Это трудно объяснить, — сказал я и подумал, что фрау Правос наверняка получила бы шесть или семь процентов, если бы на ее счету лежало несколько сот тысяч марок. — Нынче так обстоят дела во всем мире. Везде банки поступают одинаково, и везде все дорожает.

— Да, — согласилась фрау Правос, — это говорит и студент, который снимает комнатку по соседству. Знаете, что он еще говорит?

— Что же? — спросил я.

— Он говорит: «Богатые становятся все богаче, а бедные все беднее». Теперь хозяева квартиры его выставили.