Ответ знает только ветер

Этого я, разумеется, не мог стерпеть. Как ни тошно было у меня на душе, я заставил себя разыграть его. Изобразив изумление, я воскликнул:

— Не верю своим глазам! Гляди-ка — и впрямь подействовало!

— Что подействовало? — озадаченно спросил Густав.

— Я дал кучу денег одному старому магу, чтобы он превратил тебя в отвратительную жабу. И он вполне справился!

— Ха, — кратко хохотнул Густав. — Ха-ха. Не перенапрягайся. — Он перегнулся через стол и подлым фальшиво-доверительным тоном немедленно ответил ударом на удар. Упавшим голосом он спросил:

— Вид у тебя, Роберт, просто на море и обратно. Скажи, ты, часом, не болен?

Мой мозг тут же забил тревогу.

Свинья. Грязная свинья. Я в твоих руках. Еще бы. И ты знаешь, как взять меня за горло. Мне сорок восемь. Намного старше всех твоих подчиненных. И я столько дел расследовал так, что фирме не пришлось платить страховку. Но это не играет никакой роли. За это мне платили. Вполне прилично платили. Однако, особенно в последнее время, я несколько раз оплошал. Это ты так утверждаешь, грязная свинья. Совсем я не оплошал, просто нашей фирме пришлось выложить денежки! Но когда такое случается, всегда виноват тот, кого ты послал расследовать дело, ищейка проклятая.

— Я, конечно, учту, если ты действительно неважно себя чувствуешь, Роберт. Ведь я могу послать Бертрана или Хольгера. Но ты лучше их обоих вместе взятых. Потому и хочу послать тебя. Но если ты говоришь, что не можешь, — что ж, будь по-твоему…

— Могу я, могу! — Мной овладел страх лишиться источника существования. Бертран. Хольгер. И все прочие. Моложе меня. Полные свежих сил. По сравнению с ними я уже старик. Что, если я признаюсь, как мне худо, и попрошу передать это дело кому-нибудь другому? Густав всегда говорил, что он мой друг. Большой друг, уверял он. Большой друг, дерьмо такое! Мой большой друг Густав Бранденбург спокойно и без малейших колебаний напишет докладную руководству фирмы и посоветует отстранить меня от активной работы.

А что скажет доверенный врач фирмы?

После этого разговора мне нужно было еще явиться к нему. В тот день полагалось пройти обычное ежегодное обследование. Я уже много месяцев со страхом ожидал этого дня. Ведь врач, конечно, заметит, что со мной творится неладное. И что тогда? Что тогда?

Я долго об этом думал. У меня был лишь один выход: лгать. Все отрицать. Я здоров. Просто врач неправильно истолковал симптомы, которые он обнаружил, не мог не обнаружить. У меня не было никаких жалоб на здоровье, абсолютно никаких! Это мой единственный выход. В этом случае им не за что будет зацепиться. Надеюсь, что не за что, о Боже. А если доктор все ж будет настаивать на своем диагнозе? Если они несмотря на все поверят ему, а не мне?

У Густава от горя будет разрыв сердца, подумал я. У этого пса, который выжимал все соки из своих подчиненных, а потом, когда они выдыхались, теряли способности и силы, отшвыривал их прочь, как старый хлам, с глаз долой!

— Я не болен, — заявил я.

— Рад это слышать. Правда, Роберт, я рад. Хотя выглядишь ты хуже некуда. Что с тобой? Неприятности?

Я промолчал.

— Дома?

— Гм.

— Карин?

— Гм.

— Что с Карин?

— Ничего особенного, — ответил я. — То же, что всегда.

2

— Сегодня ночью ты опять кричал во сне, — сказала моя жена.

— Я кричу во сне каждую ночь, — буркнул я.

— Но не так громко, как сегодня, — возразила Карин. — Сегодня ты так вопил, что я уже хотела войти к тебе и разбудить, потому что Хартвиги наверняка опять все слышали. А может, даже Талеры и Нотбахи. — Это были наши соседи по лестничной площадке и жившие этажом выше и ниже. — Эти крики невыносимы для меня, ты что, не понимаешь? — сказала Карин. Этот разговор происходил полтора часа назад. Мы сидели за завтраком, и Карин, произнося эти слова, намазывала себе булочку маслом. Она всегда много ела за завтраком и пила крепкий кофе. Я вообще ничего не ел, только пил чай. — Потому невыносимы, что фрау Хартвиг то и дело заговаривает со мной об этих твоих криках. И постоянно допытывается, может, ты все-таки болен. Что тебе снятся кошмары, давно никто не верит. Все они считают, что ты очень болен. У тебя, мол, что-то с головой. Фрау Хартвиг вчера сказала, что тебе следовало бы обратиться к психиатру. Представляешь, каково мне было это слышать.

— Да, тебе конечно, трудно пришлось, — сказал я и отхлебнул чай. А Карин продолжала с полным ртом:

— Мне тоже кажется, что тебе следует пойти к врачу. К психиатру. Все же ненормально, когда человек каждую ночь кричит во сне — и так длится уже два года. Фрау Хартвиг говорит, что это ненормально. А во время командировок, когда ты спишь в отелях, ты тоже кричишь во сне?

— Не знаю, — выдавил я и зажег сигарету. — Не думаю.

— Значит, только дома, только когда ты со мной, — подытожила моя жена.

Я промолчал.

— Мой муж кричит во сне, когда он дома. В поездках, когда берет в постель какую-нибудь шлюху, он не кричит. Значит, виновата я. Я всегда виновата. Во всем. Ах ты, мой бедненький. Я еще доведу тебя до дурдома, да? Тебе плохо со мной, так? Я тебе опротивела, да? Ну, давай, давай, скажи, что опротивела.

Я промолчал.

— Да он еще и трус, — усмехнулась Карин. — У него такая сволочная работа, что он шляется по всему миру, месяцами оставляет жену одну, вообще ее больше не видит, когда вдруг появляется дома, даже уже не разговаривает с ней, не слушает, когда она с ним говорит. Ты меня слушаешь?

Я промолчал.

— Свинья, — сказала Карин. — Я тебе надоела за десять лет, да? Да что там десять! Вот уже два года, как ты не спишь со мной. Не обнимаешь, когда уходишь или возвращаешься. А когда я хочу тебя поцеловать, ты отворачиваешься. Тебя тошнит от моих поцелуев. Скажи, что тебя тошнит.

Я молчал.

— Скажи же, трус несчастный! — завопила Карин.

Я молчал.

— Думаешь таким манером отделаться от меня? Ошибаешься! Господь тебя покарает, да-да, покарает. — Она вновь говорила совершенно спокойно. — Ты животное. Мерзкое животное. Да, вот что ты такое. Но для посторонних — само обаяние, — сказала Карин и срезала верхушку яйца. — Любимец дам. Все от тебя без ума. «У вас очаровательный супруг, фрау Лукас!» — «Боже, ваш муж просто душка, фрау Лукас!» — «Ах, фрау Лукас, как вы, должно быть, счастливы! У вашего мужа такая интересная профессия!» Что я им отвечаю? Да, я счастлива. Мой муж действительно очарователен. Он и впрямь обаятелен, необычайно обаятелен. Если бы эти бабы знали! Если бы знали тебя так, как знаю я. Без маски. Истинного Роберта Лукаса. Садиста. Надругавшегося над моей душой. Человека, который обманывает свою жену и обижает, как только может. Если бы они знали, какой дьявол в тебе сидит. Роберт, ты слышал, что я сказала?

— Да, — ответил я.

— Он говорит «да». «Да!». Больше ему нечего мне сказать. Со шлюхами он наверняка более разговорчив. Вот уже два года между нами ничего нет. Ни ласки, ни доброго слова, ни объятий. Когда мы поженились, когда ты еще не зарабатывал так много, как теперь, ты был другим. Тогда ты вскружил мне голову, и я совсем обезумела от твоего разврата в постели и всяких отвратительных извращений. Тогда ты умел поговорить. Еще как умел! Любовь! О Боже, как ты меня тогда любил!

Теперь она говорила и одновременно ела ложечкой яйцо. Я был уже одет к выходу на улицу, на ней был розовый халатик и тюрбан из полотенца на белокурых волосах. Дома Карин всегда ходила в халатах, уже много лет. Когда-то давно все было по-другому. У нее была смазливая мордашка и пышные формы, однажды внушившие мне сильное желание. Серые глаза с монгольским разрезом придавали ее лицу что-то кошачье. Маленький носик и маленький ротик, ярко-красные губки. Ресницы у Карин были длинные, чем она очень гордилась. Коротко стриженные и гладко причесанные волосы. Ей было тридцать восемь лет, но на ее лице не было ни единой морщинки ни на лбу, ни в уголках глаз, когда она смеялась. Правда, смеялась она крайне редко, в моем присутствии уже давно такого не случалось. Окружающие обратили мое внимание на то, что на хорошеньком, немного кукольном лице Карин не было ни морщинки. Но у кукол не бывает морщин. Карин, десятью годами моложе меня, проводила по несколько часов перед зеркалом, делая макияж и намазывая лицо кремом, чтобы сделать его еще более гладким. Она очень гордилась своим моложавым лицом и телом. Часто посещала сауну и дважды в неделю к ней на дом приходила массажистка.

Квартира у нас была прекрасная, да и дом очень тихий и респектабельный. На каждом этаже только две семьи. Собственно, на двоих эта квартира была даже слишком велика. В ней было много вещиц, к которым я многие годы был привязан, которые я любил. Например, большая коллекция слоников. Дорогая старинная мебель. Очень большие ковры. Китайские вазы. Венецианское зеркало в гостиной. Камин в той же комнате. Витрины с разными редкостными сувенирами, которые я привозил из своих поездок по миру. Коллекция пластинок и стереопроигрыватель. Библиотека с книжными стеллажами до самого потолка. Письменный стол в стиле ренессанс. Резной стул с высокой спинкой в том же стиле. Безделушки на столе: насекомое в камне, — моя находка на острове Корфу. Резные талисманы из слоновой кости, привезенные из Сингапура. Мандрагора, найденная мною в финском лесу. Раковина с берега Тихого океана в окрестностях Гонолулу. Да, многие вещи в этой квартире я когда-то любил. Высокие серебряные подсвечники. Наш прекрасный английский сервиз. Моя коллекция трубок «Данхилл» и «Савинелли». (Я больше не курю трубку, только сигареты). Бар, встроенный в резной шкаф. Игрушечная лошадка с острова Сицилия на столе рядом с телефоном. Такая она изящная и ярко-пестрая — красный султан из перьев на голове, белые шелковые шнуры упряжи, фиолетовое седло, грива и хвост из шелковых ниток и множество сверкающих блесток. Лошадка была впряжена в двухколесную тележку…