Озабоченный

Топот, возня, стук от падения чего-то массивного, громкое дыхание и злое рычание:

– Ах ты тварь! за любовничка испугалась, сука? – цедит Боря сквозь зубы. – Обоих убью, падаль, запомни.

Я отдираю присохшие ладони от лица и тяжело поднимаюсь на ноги, ставшие ватными. Голова кружится, пол ходуном, - норовит, сволочь, подстать Борису, прихлопнуть меня как муху, - мыслей нет. Зато есть страх и необходимость что-то сделать – Любы надолго не хватит.

Боря, массивный мужик в чёрной куртке из болони, застёгнутой на молнию, в джинсах, в ботинках армейского образца, лежит на спине. Люба под ним. Её предплечья охватывают Борину шею и давят, ноги скрещены на животе. Картина напоминает черепаху, опрокинутую на панцирь, беспомощно шевелящую лапами в попытках перевернуться. Любины руки, похоже, дыхание не затрудняют – скинуть их Боря не пытается, а действует в точности как тяжёлое неуклюжее пресмыкающееся, - толкается лапами, раскачиваясь.

Надо спешить. Бешено озираюсь и взгляд цепляется за настольную лампу с подставкой из фаянса. Хватаю. Шнур из розетки выдирается с корнем. Подлетаю к сплетённым телам – вовремя! Боря пересилил Любу и повернулся на бок – вот-вот встанет и стряхнёт лёгкое тельце, как медведь вцепившуюся в загривок собаку. Их головы рядом, выцеливаю… со всей дури бью. Ещё, ещё и ещё пока в руках не остаётся железный прут с кольцевыми осколками толстой, на моё счастье, обкладки, часть из которых в крови.

– Люба всё, хватит, поднимайся! – Боря лежит на боку без сознания, на темени рана, из которой стекает тёмная кровь, в ночных сумерках как смоль чёрная.

На строгую учительницу было страшно смотреть. Стоит голая, рот открыт, отдышаться не может, в выпученных глазах застыл ужас. Волосы, левая рука с плечом и частью шеи в крови.

– Сядь, отдохни, – приказал и тоже сел голой задницей на ламинат.

Дрожало всё. Колотило так, что мог бы работать миксером и взбивал бы тонну мусса за раз. Страх отступал. Но приходило осознание – что делать? На ногу капнула кровь, дёрнулся. Рукой, аккуратно, избегая лишней боли, определил, что кровят разбитые губы, остальное продавлено, но не порвано. Нос и веки начинают пухнуть. Странно, что от вида крови не мутит, а до сего дня чуть ли не до обморока боялся.

– Скалка есть? Сковорода чугунная? Отвечай. Выйди из ступора, наконец!

Люба потрясла головой, словно вышедшая из воды собака. С каплями крови слетело оцепенение.

– А? Скалка есть, чугуна нет, - ответ прозвучал затравлено, будто её расстреливать собираются.

– Люба, успокойся немедленно! Принеси ска… нет, лучше утюг. Будешь стоять рядом с головой своего Бореньки и если что – лупанёшь. Ясно? Прямо по ране бей.

– Ясно, - сказала, сглотнув. Её дыхание выравнивалось, глаза медленно приходили в норму, втягивались в глазницы. Выражение дикого ужаса с лица сползло. Медленно сползало, начиная со лба и заканчивая захлопнувшейся челюстью.

На пост с утюгом в руке, к сожалению современным, лёгким, встала уже не напуганная девочка, а взволнованная женщина. Встала, как и была, голой, пребывая не в ужасе, а испытывая крупное, колотящее беспокойство.

«Похоже, приказы лучше действуют на тело, а «ну, пожалуйста» на голову», - мелькнула мысль, отвлёкшая от лихорадочного поиска выхода.

Внезапно раздался перелив дверного звонка, заставивший нас вздрогнуть.

Люба, взрослая женщина, уставилась на меня, подростка, ожидая решения, взваливая ответственность на мои хрупкие плечи. Пусть не на мальчика, а юношу, но никак не на ветерана боевых действий.

– Любонька, успокойся, ну, пожалуйста. Смой кровь, оденься и открой дверь, но никого не впускай, а сама в подъезд выйди, даже если там полиция.

– И что сказать?
– поинтересовалась спокойным голосом. – Но это наверняка соседи на шум прибежали, полиция не успеет так быстро… хоть бы не вызвали! – сказала, не глядя в зеркало трогая липкие волосы.

– Скажи, что всё нормально, с любовником порезвились, что больше не повторится… что ты как маленькая, иди уже! Вон, снова трезвонят, - я говорил, вооружившись утюгом и подсаживаясь ближе к голове поверженного противника. Одеться, если честно, попросту забыл.

Люба, со словами «иду, иду, кого чёрт несёт» зашла в ванну и уже в халате направилась на встречу, надеюсь, действительно с соседями. Но и о полиции думалось уже более спокойно – сразу не прибьют, а потом, если что, выкрутимся.

Свет из коридора осветил поле сражения. Прикроватный коврик был куда-то сбит, пол усыпан осколками бело-золотого фаянса, лужи и брызги тёмно-бордовой жидкости, и лежащий на боку белобрысый мужик, примерно сорокалетний, со стрижкой под военного. Лужа под его головой местами схватилась кусками, спеклась и более не прибывала.

– Еле отвязалась, - произнесла Люба, вернувшись минут через двадцать – я успел не на шутку обеспокоиться. Устало села на кровать и продолжила.

– С трёх квартир набежали. Слышал бы, кем меня только не обзывали… репутации моей конец. – Заключила без объяснений. Впрочем, без особого сожаления.
– А что он?

– Дышит, не шевелится. Подержи утюг, я оденусь.

– Решил, что будем делать, мужчина? – спросила, пока я одевался, предварительно сбегав обмыться холодной водой.

– Тебе решать, - переложил я ответственность.
– Ты его вроде как любишь…

– Мне?! – испугалась Люба. Глаза её полезли из орбит как у краба, заставшего кита за сношением с камбалой. – Ой, он же кровью истекает… - отвлеклась намеренно, решение принимать не желая.

Кровь прибывать давно перестала, но…

– Да, согласен, в больницу бы его. Кто его знает, может кость треснула. Хотя она у него сплошная, сквозь всю башку… ну, так как? – странно, но мой страх улетучился, будто не бывало. Происходящее здесь и сейчас скорее тонизировало, чем пугало.

– Я… я… я не могу! Не могу… - на глаза навернулись слёзы, плечи затряслись, и вся она будто сломалась. Как рессора, на которую давят, увеличивая нажим, не выдерживает, лопается в хлам. Люба опустилась на пол и заревела, подтянув к себе ноги, закрывая лицо руками; утюг, впрочем, не выпуская.

Я хотел было успокоить её насильно, через «ну, пожалуйста», но передумал. Пусть девочка выплачется. Мне показалось, что я старше её на целый век.

– Я так испугалась, - говорила сквозь всхлипы. – Это не он, не мой Боря… мой так бы не смог… - и снова зашлась в рыданиях. – А тут тело само, не слушаясь… я не хотела, я боялась! Боже, пусть это окажется сном…

– Что, так и дала бы меня забить? – в ответ услышал усиливающийся рёв. – Ну-ну, что ты, я не в обиде, - успокаивал, как мог. Как получалось.

– Это я, я виновата! – воскликнула вдруг. – И ты, ты тоже! Свалился на мою голову, как снег в жару, а всё так хорошо было! – плач подходил к завершению. Истерика прошла на редкость быстро. – Жила – не тужила, любила… как получалось… как умела…

Боря вдруг простонал и перевернулся на спину. Я только сейчас учуял, как от него разило! Как из винной бочки, не меньше.

– Ой! – слёзы высохли мгновенно, Люба вся подобралась.

– По-прежнему любишь его? – я подстегнул события.