Озеро шумит (сборник)

Долго гудел сход, но никто не двигался с места. Наконец тихонечко заковылял к петуху самый захудалый житель Кутозера бобыль Богданов. Толпа сразу затихла. Опираясь на костыль, с трудом брел на «суд» старик. На лице, заросшей редкой дорожкой белых волос, бродила усмешка. Над собой или над петухом, или над столпившимся глупым людом смеялся древний лесовик? Пальцем прикоснулся он к разодранному в драках гребню «судьи» и вновь усмехнулся. Должно быть, впервые за всю его долгую жизнь смотрели на него земляки с завистью: «Тебе-то счастье… Каково-то нам будет?»

Опять заволновался народ — кому теперь брести? Казалось страшным идти поодиночке, и вот человек пять двинулись скопом. Медленно потянулись добровольные мученики к петуху. Одни с раболепной улыбочкой- другие с тупо выпученными глазами и приоткрытым ртом, и все почему-то одним боком вперед, словно каждого из них кто-то невидимый тянул на привязи. Шедший впереди сын Андрея Степаныча Федька зачем-то сгорбился и, подскакивая на согнутых в коленках ногах, приветливо кивал головой птице, словно петух был ему лучшим другом. «Не подведи меня, петушок разлюбезный», — читалось на его лице. Чем ближе подходили к петуху несчастные, тем их лица делались бледнее. У замыкающей шествие беременной молодицы на щеках и лбу задвигались желтые пятна. Испытуемые приостановились вблизи петуха. Федька совсем пригнулся к земле, рот его перекосился, бессильно закачались руки. Он чуть дотянулся до хвоста птицы и отпрянул назад, быстро-быстро семеня, пытаясь придать себе достойный вид.

— Ну! Ну! — бормотал он, вытирая рукавом пот с лица. — Ежели человек не воровал, так уж петух не погубит. Это ни в жизнь!

Вся группа благополучно миновала опасность. Только с беременной молодухой едва не случилась большая беда. Она шла последней и, когда осталась одна перед петухом, то застыла от страха на месте. Понукаемая криками, она двинулась к кошелю, медленно ступая широко раскоряченными, толстыми, словно бревна, ногами. Вскидывая шеей, петух тревожно посмотрел на нее и вдруг напружинился, вытягивая шею и закатывая глаза… На лице несчастной молодухи мелкими бисеринками выступил пот. В толпе кто-то взвыл от ужаса: на век сейчас «судья» опозорит молодицу! Петух открыл глаза, прислушался к непонятному ему воплю и забыл прокукарекать… Только этим спаслась несчастная от вечного срама. Женщина не помнила, как добралась к родне и запричитала, прижимая ладони к животу:

— Ой, дитю заколотилось! Ой, было страху! Ой, лихоньки!

Прошли «испытание» еще десяток кутозерцев. Андрей Степаныч с нарастающим нетерпением следил за комсомольцами. Те, как всегда, держались кучно.

— А чего ж это комсомольцы не выходят? — громко скомандовал он. — Прошу-с, как раньше у господ выговаривали, одолжения!

Ребята давали сигналы друг другу и глазами, и жестами, и подталкиванием локтями, но каждому казалось боязным заявить об отказе комсомольской ячейки подчиниться глупому обычаю.

Учительница была с ними. Хотя от нее не требовали испытания петухом, она волновалась не меньше других. Вплотную подступил момент проверки. Хватит ли у комсомольцев сплоченности или кто-нибудь из ребят все же не устоит перед приказом родни?

Кулак не спускал взгляда со Степки — представителя от Кутозера в волостной комиссии по обложениям. Чувствуя сейчас свою силу, Андрей Степаныч проговорил:

— А нут-ка, Степка, вылазь-ка на суд божий!

Его толстые губы с особым удовольствием сделали ударение на слове «божий». Кое-кто из толпы подмигнул почтенному кутозерцу, косясь на парня: дескать, покажем безбожнику, какой есть наш суд!

Никто не заметил, что рука Андрея Степаныча словно прилипла к корзине. От его совсем незаметного со стороны толчка кошель пошатнулся бы. Чувствуя колебание под ногами, «судья», конечно, не удержится от тревожного крика. Ничего иного Андрею Степанычу и не хотелось. Так должен был осуществиться «суд божий» над его обидчиком.

Степка ничем не отличался от других кутозерских парней, разве что был любознательнее их. Как более сообразительного, Лена считала его своим помощником по комсомольской работе и старательно готовила всю зиму к осенним испытаниям в мореходную школу. Его роднило с ней общее горе. У парня, как и у нее, отец погиб на войне. Жил Степка в семье дяди, крутого и властного хозяина. Тот ненавидел племянника, как вожака молодежи, и не раз кулаками напоминал, что в Кутозере старые обычаи пока сильнее новых порядков.

— Ну, вылезай, что ли! — дядя повернулся к Степке. — Под ручку тебя вести, что ли?

Обычно мало заметные веснушки словно потемнели на побледневшем лице парня. Невозможно подчиниться приказу дяди, это не позволяло постановление ячейки. Но отказ, да еще при земляках, сулил дома тяжелую расправу.

Губы Андрея Степаныча задвигались, словно он жевал леденец. «Поди, другое у тебя было личико, когда про меня докладывал комиссии, — с наслаждением думал он, глядя на своего обидчика. — Наплачешься теперь, малец, вдоволь за мои червонцы».

— Ну, — прохрипел он от душившего его волнения. — Чего ж ты не очень торопишься, товарищ комсомол? Аль совесть нечиста?

Снова настало молчание. Лена поняла, что надо выручать парня и насколько возможно отвести неизбежную над ним расправу.

— Комсомольская организация, — раздался ее голос, — постановила не принимать участия в несознательном пережитке!

— Не будем! Постановление наше выполним! — на все лады зазвенели голоса комсомольцев. — Я не пойду. Сами идите! Несознательные вы! Красная молодежь не пойдет…

Андрей Степаныч и Степкин дядя одновременно шагнули к ребятам.

— Кто не пойдет? Миру не подчиняться? Кто не пойдет?

В помощь обоим почтенным кутозерцам раздались злобные выкрики тех, кто уже благополучно миновал испытание.

— Это чего же? Кому идти, кому нет? Наше решение крепко… Знаем, чего боитесь… Воровали, вот и страшно идти! Гнать их на суд!

Весь сход озлобленно загудел:

— Гнать… Гнать… Гнать на суд!

Комсомольцы подались друг к другу, толкнув Анютку в середину. Десяток подростков прижался к сосне. Беснуясь, постепенно сдвигались в круг те, кто прошел проверку. Лена поняла, что произойдет: комсомольцев поодиночке силком потащат к петуху, крикнет испуганная такой суматохой птица и опозорит кого-нибудь. Погибнет авторитет всей ячейки. Вначале по волости, а там и по уезду поползут про комсомол слухи один другого нелепее. Надо было немедленно на что-то решаться:

— Ребята! За мной! — крикнула Лена, выбегая из круга.

Комсомольцы кинулись в сосняк. Крики обозленных односельчан с каждым десятком саженей делались глуше. Долго бежала молодежь, пока кто-то с размаху не упал в черничник. Около него повалились остальные. Умолкло на время кукование невидимой кукушки, только шелестела листва да слышался иногда чей-нибудь судорожный вздох. Каждый думал, что скоро придется ему отвечать в семье за неподчинение сходу. Начнется неторопливая кулачная расправа с приговорками и поучениями, во время которых глаз бьющего целится, как бы ударить побольнее. Долго будет она тянуться, пока не утомятся привычные к многочасовому труду мускулистые, кряжистые руки истязателя.

Облизывая растрескавшиеся губы, Мишка пробормотал:

— Здорово будут драть! Поди, опосля какое время не шевельнешься.

Никто не возразил. Это казалось бесспорным каждому.

— А все-таки, ребята, мы не уступили, — дрожащим голосом заговорил Степка. — Исколотят здорово, а несознательного суда не произведут без нас! Поноют наши спины, да зато никто не скажет, что кутозерские комсомольцы ходили к петуху на проверку… Стыд бы какой был! Всю организацию Карелии посрамили бы!

Весельчак Мишка уже выискал повод посмешить товарищей.