Ожидание обезьян

— Объективное! И вовсе не безразлична гибель отдельной особи! Нет, не могу… — ПП всхлипнул. — Неужели вы не понимаете, что у мамы больше нету сына, а у дедушки внука? Что его дельфинячья смерть как раз и порвала вашу пресловутую цепь! И его одна смерть может означать, что мы всех дельфинов уже сгубили! Мы отравили море, а первым погиб самый слабый — прадедушка. Он — не выжил. Мы укоротили им семью на прадедушку. В трех поколениях, как мы, они уже жить не смогут. Вот мы с вами и видели, как погибает правнук. Может, он от безграмотности собрался выйти на сушу, как мы? Правнук без прадеда не только погиб, но и отцом не станет. Го-о-оспо-о-о-ди! какая но-о-о-чь! — воскликнул ПП, раскачиваясь, как от зубной боли. — Что он видел, когда мы смотрели на него?

— Ничего не видел.

— Понимаю, мертвый. Вы и в душу не верите, как все люди: что она еще недалеко и сверху на себя глядит… А на меня и мертвые смотрят. Они как бы сами не хотят ни смотреть, ни меня видеть, а я себя чувствую у них за закрытыми веками… и такая тьма наваливается и окружает меня! Ведь мы же во тьме живем! Нас просто осветили. Снаружи. Солнцем. Источником света. Фонариком… Представьте, как темно у вас внутри: в желудке, в мозгах, в печенках… в сердце! Как в дереве, как в камне. Что они видят? Они — в первозданной ночи…

— Ну, деревья-то по-своему видят… они не только чувствуют тепло, но и питаются светом.

— Ну, это ясно. Слепой тоже видит, в таком-то смысле. Другими органами чувств хотя бы. Я о другом… Я и себе-то не могу объяснить, не то что вам. Я о том, что мы во тьме, как в смерти, и в смерти, как во тьме. Мы не видим предметов — мы видим освещение их. А сами мы, на земле, где мы есть, среди себя, живем во тьме. И мертвый — есть более реальное состояние, чем живой. Потому что он не видит предметов, окруживших его: он сам — предмет, лишь освещенный снаружи. Он не видит освещения, ему выключили источник. Видит ли сам свет? Не абсолютной ли он черноты для самого себя? Не является ли именно мертвый частицей света, а мы лишь сгустком тьмы? В смерти мы становимся средой, однородной, как вода или воздух, только еще более однородной, светом; в жизни мы отделены друг от друга непрозрачностью, жизнь неоднородна, она рассыпана, как горох. О, если бы жизнь была средой! То и смерти бы не было. Так что смерть — это наша среда, а не жизнь.

Небытие однородно. И не жизнь заканчивается смертью, а мы в ней живем, в смерти. Смерть не отдельна, она — среда жизни. Как вода для рыбы, как воздух для ваших птиц…

— Господи, Павел Петрович! — восхитился ДД. — Это вы мне говорите или я подумал? Гениально!

— Ах, как вы точно схватили мысль! Браво, доктор! Именно птица более мертва. Она мертва в полете. Недаром же у всех народов она вестница смерти. Недаром мы говорим: сердце обмирает в полете. Что мы знаем о ее чувствах, когда она летит? Вот вы, доктор, вы все про птиц знаете. Что она чувствует, когда летает? Не купается ли она в смерти? А потом присядет — пожить, с нами заодно, отдышаться. Кстати, Феникс — человек или птица?

ДД надолго задумался.

— Скорее птица…

— Как с точки зрения орнитолога, Феникс — может быть видом, пользуюсь вашей терминологией, имеющим биологическую нишу на границе двух сред, смерти и жизни? То есть не НА, а В границе.

— Граница — это линия, — возразил доктор. — Линия, в математическом смысле, имеет одно измерение, то есть нишей никак быть не может.

— Вы меня не запутаете, доктор! Феникс — это человек в виде птицы.

— Нет, это птица в виде человека!..

— Ни то, ни другое. Наш Феникс — лишь изображение Феникса, это Феникс в виде человека.

— Это уже точнее. Но тогда это Феникс в виде птицы…

— Что-то вы запутались, доктор.

— Это вы меня пытаетесь запутать! Давайте разберем, кто кому что сказал…

— Уже не разберете… — ПП был чем-то удовлетворен.

— Это всего лишь метафора — ненаучные дела, — сердился ДД. — Главное, что Феникс сгорает и возрождается в огне. В физико-химическом смысле жизнь и есть горение.

— Ну да, гниение… Я тоже ходил в шестой класс, доктор! В шестой класс я еще ходил, это в седьмой я не пошел. Это для человека сначала — жизнь, а потом — смерть. А для Феникса — наоборот: сначала смерть, а потом жизнь. Феникс это просто-напросто человек наоборот.

— Просто-напросто?.. Тогда он в виде птицы…

— Это уже все равно. Скажите мне, что важнее, голова или крылья?

— Важнее?.. Главный признак.

— То есть?

— У человека — голова, у птицы — крылья.

— Всего лишь?

— Достаточно. По этим признакам все ясно. Никакого ИЛИ. Феникс — и человек, и птица.

— Ни то и ни другое. Он был баба.

— Ну да, титьки, — смеялся ДД. — По-вашему, сфинкс — тоже баба?

— Это ваш тезис — о главном признаке, доктор. А главный признак женщины отнюдь не титьки.

— Опять вы меня словили, Павел Петрович. Я тоже с детства пытался догадаться, как русалка в хвост переходит. На всех картинках художники ловко уходят от ответа…

— Браво, доктор! Я прямо в восторге, какой вы на самом деле неиспорченный человек, хоть и ученый. Ищете-таки ответа в искусстве? Так вот, вы-то этого не знаете, а мы не оттого, что не знаем, а оттого, что избегаем показывать.

— Что ж это вы так уж избегаете? — иронизировал доктор.

— А по эстетическим соображениям.

— А-а…

— Ай-я-яй, доктор! Опять вы только об одном думаете… Я имел в виду более этическую сторону эстетического.

— Павел Петрович! смилуйтесь над дураком… Этика-то тут при чем?

— И очень даже при чем, молодой человек! Почему бы, вы думаете, и у феникса, и у сфинкса, и у кентавра, и у русалки человеческие именно голова и грудь, а конец, извините, не человеческий?

— Ах вот какая ваша этика! Опять антропоморфизм… опять апартеид животного мира! А если наоборот? тело человечье, а голова как раз животного?

— Так не бывает.

— Бывает, бывает! — ликовал ДД. — Вспомните хотя бы тот же Древний Египет… Не помните, как его зовут, с птичьей головой?

ПП сделался скорбен и очень замолчал. Иронический ДД с удовлетворением развивал тему — все, что только мог вспомнить… Мол, все-таки сфинкс — мужик и русалка — не рыба, а кентавр точно мужик, потому что у него борода, хотя бывают и женщины с бородою, но стоит только заглянуть кентавру под хвост, то он так и так мужик — и как человек, и как конь… интересно, в таком случае, было бы знать, кого он предпочитал, кобылиц или…

Нет, не стоило ДД так гулять!

— Предпочитал-то он, конечно, женщин, — со знанием вопроса констатировал ПП и тут же взвился свечой, как ласточка, осененный идеей… — Сме-е-е… сме-е-е… сме-е… — проблеял он. — Да, был такой бог смерти, и звали его Пта. И он был оттуда, а те, которым вы все под хвост заглядываете, те — отсюда, от нас с вами. Вот тут-то и этика! Есть граница, а никакого такого главного признака нету! Нету вашего главного признака — вот что! Так и у смерти — его нет.

— О чем, позвольте, мы спорим? — вклинился доктор.