Ожившая надежда

– И кто он был?

– Потом я стала догадываться, что она о нем сама ничего не знает. Отчество она дала мне от моего дедушки. После смерти мамы я спрашивала бабу Дуню, которая взяла меня на попечение. Все-таки двоюродная мамина тетка, единственная родственница. Что-то же рассказывала, как-то же объясняла, от кого ребенок. Но баба Дуня только предположения строила. Я родилась в апреле. А предыдущим летом мама отдыхала в Крыму. В августе.

– Курортный роман?

– Просто мама очень хотела меня. Где-то живет человек, который даже не знает, что я есть. А я благодарна ему. И маме, конечно. Они мне подарили жизнь. А мне очень нравится жить, Арсений. Теперь закрой глаза и спи. Спи, спи, спи.

Утром Арсений очнулся от боли. Он лежал плашмя, одеяло сползло с него ночью, возле тахты стояла Римма и готовилась еще раз щелкнуть по вздувшимся плавкам. Арсений поспешно повернулся на бок, поднялся и с ужасом посмотрел на Анну. Девушка спала безмятежным сном как ребенок. Как уснула, так и не двинулась. Арсений похватал одежду и пошел на кухню. За ним последовала улыбающаяся Римма. В кухне Арсений стал одеваться.

– Заболтались вчера, – начал он.

– Не оправдывайся, – спокойно прервала Римма.

– Как ты оказалась в квартире? Мы дверь не закрыли?

– Мне Анна ключи дала. Еще давно. На всякий случай. Вдруг свои потеряет.

– Чего так рано пришла?

– Сообщить тебе приятную новость.

– Какую?

– У тебя есть заботливый друг.

– Друг? Что за друг?

– Не знаю. Он изменил голос. Спросил, как я чувствую себя. И это в шесть утра, паразит! Я говорю: «Хорошо». А он мне: «Зря. Твой Арсений спит с твоей подругой Анной». И положил трубку, слизняк.

– И ты примчалась?

– Сцены устраивать не буду. Ничего у вас не было. В тебе я могу и усомниться, а в подружке нет. Анька святая. Дуреха еще.

– Тогда чего прибежала?

– Будь осторожней. Ты иногда такое говоришь!

– Что думаю, то и говорю.

– Можешь мне говорить что угодно. Аньке можешь. Она, как партизанка, под пытками не выдаст. А в доме Касьяныча, не сомневаюсь, бывает твой «друг», который нынче утром мне позвонил.

В дверях кухни появилась Анна в халатике. Сонно уставилась на гостью еще не до конца проснувшимися глазами, не удержалась и по-детски сладко зевнула, потом спохватилась и прикрыла ладошкой рот.

– Ой, Римма! – обрадовалась она. – Поройся в шкафу, что-нибудь придумай.

И ушла в ванную.

Как-то Анна спросила Арсения, что ему более всего помнится из детства, и он ответил: «Нищета послевоенная». Арсений помнил глаза нищеты, он их видел и не раз, и не два. Но почему-то особо засела в памяти странница. Она вошла в дверь и остановилась у порога, жалкая, худая, желтая лицом. Арсений только собрался мокнуть хлеб в молоко, да так и застыл с куском в руке. Из горницы вышла мать. Всегда подавала нищим, а тут заплакала. Больно ей стало, видать, что человеку не может помочь. Нищенка без слов поняла и только мелко закивала головой, опустив глаза. Арсению стало жалко мать, он поднялся и понес нищенке свой недоеденный кусок, последний в избе на тот день. И тогда они встретились глазами. Ему показалось, что в глазах женщины, измученной голодом, нет жизни, она угасла. Но в голосе прозвучало то тепло, которое он слышал только от мамы.

– Господь тебя сохранит, – сказала нищенка и вышла.

Не взяла она хлеб из рук мальчишки, которому он был нужней по ее разумению. Скольких нищета свела в могилу, а совесть в людях не убила, не смогла. И того Арсений понять не мог, на чем держалась та совесть.

Самое большое впечатление осталось у Арсения от поездки через всю Сибирь. Служить его отправили на Дальний Восток. Всю долгую дорогу он смотрел на плывущие мимо леса, на редкие барачные полустанки, на избитые дороги и печальные села, и тогда утвердилась в нем одна мысль, засела гвоздем и не давала покоя. А задумался он над тем, почему на такой прекрасной земле, с такими бескрайними лесами, с такими полями, реками, озерами народ живет бедно? Отчего? И вставал извечный русский вопрос: «Кто виноват?»

К службе в армии Арсений отнесся добросовестно, отдал гражданский долг. Окончил учебный батальон, стал командиром танка, хорошо научился водить машину, успешно стрелял из пушки, пулемета, автомата, пистолета. Из него получился неплохой солдат, уговаривали остаться на сверхсрочную службу, но он и близко не допускал подобной мысли. Сержант Корнеев подчинялся воле командиров только потому, что знал – так надо и это ненадолго. На самом же деле подчиняться чужой воле было противно его натуре.

Вернулся в родную деревню. Устроился трактористом. Однако мать слезно упросила уехать из деревни, не повторять ее беспросветную жизнь, она как-нибудь прокормиться огородом да пенсией, зато сын грамотным будет. Ученье – свет…

Самому Арсению тоже хотелось учиться, грамоту осваивал легко, без усилия, будто жадный ум хватал на лету знания, и он осенью стал студентом, с первых дней подрабатывая то на товарной станции, то в котельной. Деньги делил с матерью. Она отвечала посылками – лучок, огурчик, варенье, выпечка. Случалось – сало. Должно быть, покупала у соседей, содержать свою живность у нее сил уже не хватало. Так и жили.

В те студенческие времена случилась встреча с Касьянычем в столовой под названием «Пельменная», которую стоило бы оставить памятником тогдашнему общепиту, но уже давно снесли. Входная дверь открывалась с трудом, потому что снабжена была пружинным устройством, похожим на катапульту, которое срабатывало с пушечной силой. Чтобы умерить ее, догадливая уборщица или заведующая связала ручки дверей скрученным полотенцем, получился амортизатор. Уныло-серые стены и потолок пропитаны были сыростью, от этого проступали темные разводья. Сырость исходила от большого бака за прилавком, в который женщина в далеком от идеальной чистоты халате высыпала пачки пельменей. Пар поднимался густо и таял, расползаясь по стенам и потолку. Посетители брали со стопки слизкие пластмассовые подносы, двигали их вдоль раздаточного прилавка по неровной плоскости, раздатчица выставляла на полку пельмени в алюминиевых тарелках с небольшими ушками, а дальше можно было самому выбрать салаты из капусты или помидоров в алюминиевых блюдцах, причем цвет капусты всегда был болезненно серый, а разрезанные помидоры оказывались почти без мякоти. В конце раздаточной стоял «Титан», бачок, повернул кран, льется жидкость под названием кофе, тут же рядом вилки и хлеб, а дальше – касса.

Арсений в очереди оказался за человеком в темном полотняном костюме, по крою напоминающем арестантскую робу без подкладки. Но видно было, что одежда сшита по фигуре, сидит аккуратно, и материал не бросовый, не бумазейный, а похоже, льняной. Лица его Арсений еще не видел и пытался по спине определить, какого рода занятий был этот немолодой мужик. Коротко постриженная голова, сутулые костлявые плечи и сухие, с длинными узловатыми пальцами руки могли принадлежать только человеку тяжелого физического труда. Костлявый все брал уважительно, ставил аккуратно, неспешно, когда подносил кусок хлеба, ладошку подставил под него, чтобы крошку не уронить. Одно только это движение расположило крестьянского парня Арсения к незнакомцу, и он вслед за ним пошел в дальний угол.

Там они сошлись за круглым столиком на одной ноге, которая внизу расходилась на три упора, но была все равно шаткой, потому что бетонный пол неровен. Стол был высоким, чтобы есть стоя.

– Можно? – спросил Арсений, держа поднос на вытянутых руках.

– Да Бога ради! – живо откликнулся хрипловатым голосом курильщика мужчина и посмотрел на Арсения.

Впалые щеки, высокий лоб с выемками на висках, хрящеватый нос с горбинкой, тонкие губы и узкий подбородок придавали продолговатому лицу аскетическое выражение, но прищуренные серые глаза из-под мохнатых бровей смотрели с живым интересом любопытного по характеру человека. Все в пельменной забежали насытиться, а этот пришел откушать, делал это неспешно, с уважением к еде. Даже захватанную сотнями рук баночку с горчицей, уже пустую, с торчащей из горлышка стеклянной палочкой, он взял солидно и заглянул вовнутрь, чтобы убедиться, что там действительно ничего нет. Уксус в граненом небольшом графинчике с подозрительными засохшими пятнами оказался, и незнакомец полил им пельмени.