Ожившая надежда

Как выяснилось, тетка Риммы уехала на Север, завербовавшись на два года поварихой в какой-то поселок газовщиков. Откуда-то узнала, что там шибко не хватает женщин, а ей катило под сорок и светило среди холостых мужиков стать завидной невестой. Мечта заведет куда угодно, если она разгорелась не на шутку.

Прежде Арсений с Риммой мечтали о каком-нибудь закутке, чтобы бывать наедине. В квартире родителей и общаге не особо уединишься. А тут целая квартира! Тетка выйдет замуж и останется там, где хорошо платят, а Римме вообще достанется жилье. Это ли не радость?

– Но есть еще одна! – сказала Римма.

– Что за «одна»? – уточнил Арсений.

– Радость.

– Какая же?

– У нас будет ребенок, – сказала Римма.

Выпили они в тот вечер изрядно. Арсений все больше молчал, а Римма от полной уверенности, что все у нее получается, как задумала, говорила и говорила. У Арсения возникала мысль, забрать свои вещи и вернуться в общагу, но он остался. Развернул раскладушку и лег, не раздеваясь, проворчав:

– Что-то многовато нынче радостей.

А назавтра Арсению в институте передали телеграмму из сельсовета. В ней сообщалось, что матери плохо. Извещал об этом бессменный еще с довоенных лет секретарь сельсовета Захар. «Поспеши, сынок», – торопил дед.

Арсений отпросился у начальства и тут же поехал в родную деревню. Мать он застал в живых в окружении стареньких соседушек. Все защебетали, стали креститься, завидев Арсения, и благодарили Бога. Мать умирала в разуме и не от болезней, просто иссякли в ее маленьком тельце все жизненные силы. Ей не было еще шестидесяти. Она много молчала, глядя на сына отцветшими глазами, в которых теплилась одна только любовь. Ей было достаточно видеть своего Арсения рядом, а слова уже не имели значения. Едва ли она думала о смерти, ее могла заботить только жизнь сына без нее. Потому, должно быть, и спросила:

– Как она?

– Кто, мама?

– Та девочка, которая…

– Приезжала-то?

– Та, та…

– Все хорошо, мама, – уверил Арсений.

– Сердце у нее доброе.

И, может быть, хотела сказать мама, что девочка та может стать родной. Мать умерла на глазах Арсения очень тихо и спокойно, как умирают только безгрешные люди. После похорон Арсений оставался в деревне еще пять дней и почти все время провел на кладбище. И крест сам поставил, и оградку сбил, и скамеечку устроил для бабушек. Навестят, посидят, подумают о своем скором уходе.

Планы у Риммы были самые серьезные, от которых отступиться не могла, потому что касались они будущей счастливой жизни. Она ж бегала в Дом кино, попадая на закрытые просмотры разными хитростями, насмотрелась зарубежных фильмов, которые показывали членам Союза кинематографистов, и, конечно, балдела от них. Еще бы! Там были постельные сцены! Этого в советском кино не увидишь. Так вот насмотрелась на экране «сладкой жизни» и чокнулась – «Хочу за бугор!» Фикс-идея такая возникла у нее, у дочери партийного босса. А мозги ей помутила именно та статья Арсения, которая ходила по рукам, начало чему сама же и дала. В стране появились «инакомыслящие». О них много писали в газетах, клеймили. Но их уже не сажали в тюрьмы. Некоторых выдворяли из страны. Так вот Римма решила, что Корнеев будет диссидентом, и его вместе с ней вышвырнут за границу, а там радетели свободы слова встретят их с пудингами.

Об этих мечтаниях Риммы, конечно же, Арсений ничего не знал. Назавтра он позвонил Анне и сказал, что скоро будет. Тоже назавтра, но чуть раньше, счастливая Римма успела уведомить лучшую подругу, что выходит замуж. Анна не спросила за кого. Положила трубку с опаской, будто могла взорваться в руке.

Онемело застыли могучие тополя старинного парка, солнечные лучи запутались в листве с ватными хлопьями пуха, отчего пестрый мир казался сотканным из света и тени. Анна стояла у окна и смотрела на аллею, на далекие открытые ворота, в проеме которых должен появиться Арсений. Она была очень взволнована, сама чувствовала, как щеки пылают, как сердечко трепещет, как на глаза наворачиваются слезы и мешают видеть. Она вытирала их платочком торопливо, чтобы не упустить того момента, когда он покажется в воротах.

В те минуты ожидания Анна впервые поняла, что никакая это не дружба, что связывает ее с Арсением, а самая настоящая любовь, о которой все девчонки готовы трещать без умолку. Значит, вот она какая! Нахально, без всякого спроса поселяется каким-то образом в человеке и начинает его с ума сводить. Благо, дети спят и нянечки собрались в кухне, никто не видит, а то бы решили, что Анна заболела горячкой, и потому ее так колотит. И сама она ничего с собой поделать не могла. Даже ладошками виски стиснула, чтобы успокоить мысли, а они от этого еще сильней расшалились, как дети. Анна даже испугалась, потому что с ней такое происходило впервые.

Подходя к воротам парка, в глубине которого находился детсад, Арсений понял, что увязавшийся Василий ему как раз и не нужен, что свидетель ни к чему, потому послал за сигаретами, хотя не курил. Да и Василий знал об этом, но подчинился, сразу поняв, что предстоит какой-то серьезный разговор. Василий сделал вид, что охотно выполнит задание, а сам затаился за живой изгородью из постриженных кустов.

Завидев издали Арсения, Анна выскочила на крыльцо, сбежала вниз и понеслась бы, как подхваченная ветром, но что-то ее насторожило. Во всей фигуре Арсения уловила суровую обреченность, даже какую-то надломленность, и недавняя душевная суматоха покинула ее, а вспыхнуло сострадание, хорошо знакомое чувство. Подумала, что с ним случилась беда.

Она и спросила сразу:

– Что с тобой?

Встретились они возле скамейки, сколоченной из брусьев, без спинки.

– Присядем, – попросил он.

Она первая села, не отрывая взгляда от его лица, которое выражало какую-то сокрытую муку. А он, должно быть, предложил сесть, чтобы можно было не видеть ее глаза. И весь разговор он так и просидел боком, глядя в одну точку перед собой, ни разу не глянув на Анну.

– Я женюсь, Анна, – сказал Арсений. – Так надо.

Может быть, она ждала какого-то большего несчастья, или своя беда не сразу осознается, как боль от раны, – пока дойдет до сердца! – но Анна приняла весть внешне спокойно. Внутри только все застыло, замерло.

– На ней? – как само собой разумеющееся спросила она.

– Да.

Они знали, о ком говорят.

– Поздравляю, – все еще находясь в странном покое, проговорила Анна.

– Не поздравляй, – сказал Арсений. – Я обязан жениться. – И второй раз повторил: – Так надо.

– Ну, хорошо, – смиренно согласилась. – Не буду поздравлять.

И даже на горькую шутку ее хватило:

– Пригласишь на свадьбу?

– Какая свадьба! О чем ты?

Он поднялся.

– Уже ничего не изменить, Анна. Прощай!

И эти слова – «ничего не изменить» – будто ударили по нервам, как по струнам. И Анна закричала бы, забилась бы в истерике, накинулась бы на Арсения с кулаками, но последней силой воли заставила себя встать и пойти.

Василий не слышал, о чем они говорили, но как только Анна стала уходить, подбежал к мрачному Корнееву. Ванеева уходила к дому старинного облика, но возле высокого крыльца с колоннами круто свернула в сторону и побежала вглубь парка между высоченными тополями, с которых обильно облетал пух, заполняя пространство белой пеленой, словно крупными ватными хлопьями шел снег. Какой-то разговор произошел между Анной и Арсением за то время, пока Василий стоял за воротами. И любопытно было Василию, о чем, потому он хотел спросить приятеля, но слова застряли во рту, язык ослушался. На Василия смотрели застывшие глаза Арсения, будто прихваченные прозрачным ледком, как по осени лужицы.