Падение Царьграда

И князь Индии стал подробно излагать из священных писаний различных народов, как в разные времена разные пророки проповедовали в разных формах эту одну общую веру в Бога. Присутствующие с вниманием следили за каждым его словом. Схоларий молча всё выше и выше подымал большой крест, который он держал в руках, как бы желая этим устрашить еретика.

Наконец князь Индии умолк, бледный, усталый. На предложение императора сделать перерыв в своей речи он согласился и тяжело опустился на поданный ему стул.

В это время явились слуги и стали обносить присутствующих яствами и напитками.

XVI КАК ПРИНЯТО БЫЛО ИЗЛОЖЕНИЕ НОВОЙ ВЕРЫ

Было бы лучше для князя Индии, если бы он не принял предложения императора о приостановке своей речи. Во время отдыха Георгий Схоларий, которого далее для сохранения исторической точности будем называть Геннадием, стал торопливо ходить между рядами духовных лиц. Он не принимал участия в угощении, а подходил то к одному, то к другому из своих сторонников и говорил что-то коротко, резко. Когда же князь Индии снова начал свою речь, то он заметил, что на него бросают со всех сторон гневные, презрительные взгляды. Очевидно, большинство было враждебно настроено против него, хотя он ещё определённо не высказал своего плана об установлении общего религиозного братства.

Положив по-прежнему руку на Библию и расположив вокруг неё священные писания других народов, он начал далее развивать свой мысли тем же спокойным тоном. Приведя примеры Бодхисатвы, Будды, Заратустры и Магомета, он смело, несмотря на ропот присутствующих, заявил, что он не сравнивает всех этих пророков с Моисеем и Христом, но для тех, которые исповедовали созданные ими религии, они были воплощение воли Божией настолько, что их образы стушёвывали самого Бога, составлявшего основу всех этих религий.

— Если спросить, — продолжал князь Индии, — у цейлонцев, в кого они верят, они ответят — в Будду; у турок, то они ответят — в Магомета; у персов, то они ответят — в Заратустру, вы ответите на этот вопрос — во Христа, а в результате получаются борьба, распри, войны, кровопролитие. И всё это прикрывается именем Бога, верховным источником добра, правды, мира. Пришло, господа, время положить именем этого самого Бога конец братоубийственной войне между людьми, которые, в сущности, поклоняются одному Богу, но благодаря различным условиям и обстоятельствам не хотят этого признать.

Князю Индии не дали окончить, и его перебил тихий, мелодичный голос патриарха:

— В чём же выражаются все догматы твоей новой религии?

— В вере в единого Бога.

В зале раздались громкие крики, и среди них громче всех Геннадия, державшего высоко крест.

— Я хочу задать ему вопрос, — восклицал он, покрывая своим могучим голосом общее смятение.

Император предоставил ему слово, и среди мгновенно водворившейся тишины он произнёс пламенно, гневно:

— А в твоей новой вере какое место занимает Иисус Христос?

— Ты сам знаешь, что он Сын Божий.

— А Магомет? Он что?

Если бы ярый аскет назвал Будду, то контраст не так поразил бы слушателей, но поставить рядом с Христом Магомета значило возбудить всю фанатическую злобу греков, которым приходилось столько страдать от магометан. Князь Индии, однако, не стал в тупик. Он ясно сознавал, что если греки не примут его проповеди, то он может променять крест на луну. Поэтому он смело отвечал:

— Магомет такой же Сын Божий для мусульман.

Тогда Геннадий стал неистово махать крестом по воздуху и громко воскликнул:

— Лжец, обманщик, посол сатаны, исчадие ада! Сам Магомет был лучше тебя. Ты можешь обелить сажу, соединить воду с огнём, создать льдину из крови, текущей в наших жилах, но тебе никогда не поставить Спасителя наравне с Магометом. Церковь без Христа — всё равно что тело без души и глаз без зрачка. Братья, нам постыдно быть гостями с этим врагом человеческого рода у одного хозяина. Если мы не можем его прогнать отсюда, то сами можем уйти. Все, кому дороги Христос и церковь, следуйте за мной!

Лицо Геннадия пылало огнём, голос его звучал, как гром. Патриарх, бледный, крестился дрожащей рукой. Константин, предчувствуя свалку, послал четырёх вооружённых офицеров для охраны князя Индии. Но это оказалось излишним, так как Геннадий со своими сторонниками бросился не на еретика, а к дверям. В зале произошло неописуемое смятение.

Выйдя из дворца, князь Индии сел в паланкин и покинул Влахерн в сопровождении вооружённого эскорта.

XVII ЛАЕЛЬ И МЕЧ СОЛОМОНА

Домой князь Индии возвращался печальным. Конечно, он не мог надеяться, что христиане оказались бы веротерпимее, чем мусульмане. Поэтому, отправляясь во дворец, он предчувствовал то, что случилось.

Делать нечего, ему приходилось навеки расстаться со своим планом, но он мог отомстить за неудачу, и он решился мстить. Ему было жаль Константина, но счастье улыбалось Магомету. Да здравствует Магомет!

В сущности, он предпочитал сына султана императору и со времени встречи с ним в Белом замке питал к нему большое сочувствие. Кроме личных достоинств, молодости и военной славы, Магомет мог сделаться его слепым орудием, стоило только умело влиять на самолюбие.

С такими мыслями вошёл князь Индии в свой дом, и когда наступил вечер, то он приказал Сиаме отнести на крышу стул и стол.

В положенное время он уселся за стол на крыше и при свете лампы начал с улыбкой рассматривать карту неба. Это была работа Лаели, и он громко произнёс:

— Какие она делает быстрые успехи!

Действительно, с того времени, как её родной отец позволил ему удочерить Лаель, она необыкновенно развилась, и от этого он чувствовал естественную гордость. Прежде она была безграмотная, а теперь помогала ему в математических расчётах и приготовляла для него геометрические чертежи планет. Кроме того, она с удовольствием помогала ему в исследовании тайн звёздного неба. Когда же он бывал болен, то она читала ему вслух.

Мало-помалу старик привык к молодой девушке. Она сделалась необходимым условием его жизни, и он готов был пожертвовать для неё всем.

Ночь сменила вечер. Князь Индии не сходил с крыши своего дома, но он не изучал звёздного неба. В его уме происходила борьба. С одной стороны, жажда мести побуждала его отправиться к Магомету, а с другой — любовь к Лаели удерживала его в Константинополе.

Он долго сидел, погруженный в тяжёлую думу, не обращая никакого внимания на принесённые Сиамой воду и вино. Борьба между чувством мести и привязанностью к Лаели продолжалась в нём. Наконец он встал и громко произнёс: