Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Он уныло смотрел в пол. Я принялся ему рассказывать, как реагируют в области на нашу критику. Пилмахмуд продолжает руководить облОНО, и ему по-прежнему собирают дань. Выговор с него давно уже сняли. И в педучилище тот же Сагадуллаев продает дипломы. А в школах учителя с жуковской справкой продолжают учить детей. То же самое и с управляющим банком Мовыевым, которого заместителем министра финансов назначили. Хлебозаводу, о котором мы писали, присуждено переходящее Красное знамя…

— Вот что, поедешь по спецзаданию! — веско сказал редактор.

Я вернулся в Ханабад и включился в «людоедское» дело. О нем говорили, но никто толком не знал, что там правда, и что вымысел…

Все, как водится в Ханабаде, происходило на базаре. Да, на том самом базаре, расположенном в полуразрушенных стенах старой крепости, про который мы уже писали в самом начале, совершая экскурсию в ханабадскую историю. Там, рядом с проломом в стене, где столкнулись некогда известные исторические деятели, положившие начало вражде левобережных ханабадцев с правобережными, в наше время поселился одноногий инвалид со своей румянощекой, крепкой женой. Приехали они к концу войны откуда-то с Кубани и построили здесь добротный дом с пятью окнами и высоким забором. Их не смущала гнилостная вонь, исходящая от протекающего через их двор крепостного рва, по которому теперь сбрасывались отходы местного масложиркомбината. Пахучая желто-бурая жижа обычно стояла там. А разводили они свиней…

Ханабадский базар за две тысячи лет нисколько не изменился. Разве что вместо цветастого халата и шитых серебром туфель там сейчас можно купить югославскую дубленку и ботинки «Саламандра». Впрочем, как и во времена Александра Македонского, нет той вещи в мире, которую невозможно было бы приобрести на ханабадском базаре. Говорят, в последние годы, имея деньги, тут можно купить небольшой атомный реактор. Я не имею оснований не верить этому.

А в остальном все тут было по-старому. Широкоплечие, с лиловатым румянцем во все лицо женщины продавали топленое молоко, сметану и мацони в стаканах, тут же высокими стопками лежали жареные решеточкой блины, от самых ворот сидели с полотенцами в руках продавцы лепешек. Во всю глубину базара, до дальней крепостной стены высились горы цветистых дынь, арбузов, пламеннокрасной тыквы. Стояли корзины с виноградом, урюком, шапталой. Ни с чем не сравнимый, устоявшийся в тысячелетиях запах будоражил обоняние.

А по левую сторону находились сколоченные из досок прилавки. На них было разложено мясо, пересыпанное крупной солью сало, рассеченные надвое крупитчатые курдюки. Висели обдуваемые сухим горячим ветром пустыни бычьи, свиные, бараньи остовы. Бычьи и бараньи туши тут же заветривались, покрывались плотной, не допускающей проникновения воздуха пленкой. Лишь свиные туши продолжали сочиться, к вечеру уже источая все усиливающийся запах. Их надо было продавать как можно скорее, что и делала тетя Фрося, жена Кости-инвалида, живущего у крепости. Это ей было тем легче, что свинина у нее была плотная, отборная, с ясно видимой границей мяса и сала. Красивая свинина. Да и продавала она ее обычно рублем дешевле других. Местные почему-то эту свинину упорно не брали, но тут и приезжих было достаточно.

Дело в том, что как во времена Александра Македонского и правившего затем Антиоха, именно здесь находился центр мировой торговли. Все так и оставалось в нетронутости. За много тысяч километров, с другого конца великой ханабадской низменности, кто-то вез сюда общим вагоном полсотни женских цветных платков. Обратно торговый гость увозил два десятка каракулевых шкурок-камбар, несколько кусков мыла, верблюжью пряжу жене и серую кунжутную халву детям. Случалось, между уложенными платками попадались мешочки с анашой или сухая конопля. Поскольку с приходом эры всеобщего ханабадства мечети были взорваны, а заодно и примыкающие к ним караван-сараи, перед путником, приезжавшим с торговой целью, вставала проблема ночлега. В здешней восьмикоечной гостинице можно было поселиться лишь по брони райкома партии, так что необходимо было искать какое-нибудь другое место. И тут оказывалась кстати тетя Фрося, выносившая к вечернему поезду домашнюю колбасу и сдобренный чесноком холодец. Она определяла достоинства приезжего и между делом предлагала переночевать в собственном доме. Мягкая певучая речь и весь хозяйственный вид ее располагал к себе, и человек шел за ней вместе со своими платками и кокнаром, если случалось везти его с собой. Тетя Фрося выставляла на стол закуски, муж ставил бутылку самогона…

В городке рассказывали шепотом про странные крики, которые иногда ночью неслись из дома на краю крепости. Кто-то видел человека, убегавшего оттуда с рассеченной головой, Но мало ли что говорится между людьми. Иногда приезжали какие-то люди, разыскивали пропавших родственников, но в милицию не обращались. Милиция между тем часто угощалась у дяди Кости, тем более, что закуска у него была добротная, да и место подходящее, подальше от глаз начальства. Как вдруг из самой Москвы нагрянули люди. Костю-инвалида с тетей Фросей увезли ночью, дом опечатали и поставили вокруг военную стражу. Вот тогда и пошли разговоры про людоедство…

Все оказалось еще страшнее. Муж с женою и вправду лакомились человечиной. А под домом нашли объеденные свиньями, кости тридцати восьми человек разного пола и возраста. Может быть, потому еще не едят на Востоке свинины, что это единственное из всех домашнее животное, с удовольствием поедающее человека. Я лихорадочно вспоминал, не покупал ли у добродушной тети Фроси холодец или что-нибудь другое при моих наездах сюда.

Полмесяца вместе со следователями занимался я этим делом. Находились все новые жертвы, под стрехою сарая обнаружили ящик, в котором лежали десятки паспортов. Сколько людей было сброшено в протекающий через двор канал, определить не было возможности. Кости их перемешались там с древними костями тех, кто каждый в свое время осаждал эту крепость: воинами Тимура, нукерами Чингисхана, сельджуками, кушанами, парфянами, вплоть до гоплитов Александра Македонского. Истекавшая из масложиркомбината ядовитая жижа одинаково разлагала их, лишая временных признаков.,

Когда я положил перед редактором очерк об этом деле с продолжением на три номера, он недоуменно посмотрел на меня:

— Зачем ты это писал?

— Чтобы напечатать! — ответил я с подъемом.

— Что же, по-твоему, у нас в стране существует людоедство?

И здесь во мне привычно что-то повернулось, вроде детской картинки-перевертыша. Реальность вдруг пропала, и на том же самом месте проступил мираж. Действительно, как это я написал такое? Откуда у нас людоедство? Да еще и про анашу с кокнаром упомянул. Получается, что у нас существует и наркомания. Да кто же пропустит такое? Значит, этого нет и быть не может. Я находился в зоне миража и пользовался соответствующей логикой. Хотите верьте, хотите нет, но я в ту минуту искренне верил, что не может всего этого быть у нас.

— Зачем же вы посылали меня? — вырвалось у меня. Я почувствовал, что шагнул одной ногой назад, в зону реальности.

Редактор тускло смотрел на меня, не отвечая. И я вдруг все понял. Меня нужно было хоть чем-нибудь занять на время, чтобы, по первородной своей глупости, не влезал куда не надо.

— Этот материал мы передадим куда следует! — веско сказал он.

Я взял черновик, выбрал из него кое-какой материал и все же написал фельетон. Там не было ни людоедства, ни наркомании, никакого очернительства. Речь шла о ханабадском базаркоме. Это у него работал Костя-инвалид сторожем при базаре. И не мог тот ничего не знать о занятиях своего сотрудника. Следователь говорил, что преступники наверняка сплавляли через кого-то отобранную у своих жертв анашу. А по данным областной милиции при базаре действовала опиекурильня. Но санкции на обыск или следствие почему-то не давали.

Полностью безграмотный базарком ездил в черном ЗИС-е и имел особняк на двенадцать комнат с садом на полгектара. Я и написал об этом, поскольку сад был отрезан в его личную собственность от бывшего «Государева имения». Того самого, что было основано когда-то для внедрения цивилизующего начала в ханабадскую действительность. Сейчас там располагался специализированный санаторий, занесенный во все мировые справочники, и базаркомовская стена вторглась на его территорию, заслоняя свет в окнах. Администрация санатория много лег вела тяжбу с базаркомом, наследующим владения бывшего государя-императора Александра Третьего, но ничего не получалось.

Я сам ничего не знал и ни в коем случае не думал в очередной раз подводить своего редактора. Он так и этак вертел фельетон, но там не было чего-нибудь крамольного. И что значит какой-то там базарком в районном центре? Пару абзацев на всякий случай сократили, и фельетон пошел.

Герой его па этот раз оказался родным дядей Бабаджана Дтаевича Атаева, того самого, невысокого и припадающего на ногу, которого товарищ Маленков лично отобрал в первые секретари ЦК. Между тем, я к тому времени не мог уже не понимать, что человек, ведающий базаром, во все времена был одной из главных политических фигур ханабадской истории. Нечего и говорить, как поднялось его значение в эпоху всеобщего ханабадства.