Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.
Шрифт:
Тюремные, которые прибыли до нас, играют в карты. На полу за скамейками расстелен ватник и все они сидят кругом. Как только лейтенант уходит, они снимают наброшенное сверху одеяло. Там гора бумажных денег. Очко…
Перед обедом приводят еще одну группу уголовных — тех, кто накануне ждали с нами у КПП. Они сразу идут к своим… Среди них есть знакомые. Слышно, как шумят, приветствуют друг друга: «А, Фонарь!.. Жмота тоже замели?.. В Красноводске, на прыгалке. Без права на искупление…»
Обедать выходим без строя. Во дворе — кирпичные столы в ряд и к ним такие же скамьи на уровне земли.
— Ну, суп ППЖ, — говорит кто-то из танкистов. — Прощай Половая Жизнь.
Да, это не наши девятая или седьмая норма со стартовым завтраком в дополнение.
После обеда осматриваемся: во дворе, кроме летней столовой, только уборная и еще дверь в канцелярию, где сидит капитан. Там часовой. С другой стороны плац и нарыты учебные окопы. За ними стрельбище. И тоже часовые у проволоки: через пятьдесят метров.
Сержанты, которые на помосте, где сцена, поедут с нами до места. Они катаются так каждый месяц: туда и обратно. Мы лежим на узких скамьях, слушаем, как ссорятся за картами уголовные. Всякий раз возникает между ними какая-то свара. Мы уже знаем, барахло тут толкают через вольнонаемного дядю Колю и через некоторых часовых. Через них же достают, что надо.
— Так, ворье непутевое, — говорит Кудрявцев. — Один вон только в настоящем законе, из Ташкента. Говорят, больше ста лет на нем с побегами.
Смотрю на сидящего в стороне от всех парня: ничего особенного: белобрысый, с широким лбом. Правда, плечи у него широкие, литые, на руке буквы — «Валя». А так и лет ему немного, пожалуй, на год или два только старше меня. Когда успел он столько лет нахватать? Однако уголовные к нему с каким-то особенным почтением, даже обходят за три шага, когда бегут по своим делам. Сидит он, прислонившись спиной к стене. Почему-то и обедать не ходил…
Играющие вдруг притихли. И на нашей стороне тоже наступила какая-то непонятная тишина. Поворачиваю голову. Рядом, возле нашей скамейки стоит долговязый уголовник с большим покатым носом на узком лице. Он не смотрит на меня, как бы не имея к нам дела. Мы по себе, они сами по себе. Длинными цепкими руками уголовный держит за сапог Бухгалтера, не давая тому подняться с пола:
— Эй, ака, колеса одолжи. Они у тебя фасонные!..
Бухгалтер все поджимает ногу, хочет встать, но Долговязый дергает, и тот опять валится на спину.
— Давай, Баул, чего тянешь с каким-то фазаном! — кричат с места уголовные.
Полный Бухгалтер пыхтит, отбиваясь, растерянно смотрит на нас:
— Курсант… э, курсант…
У него получается «кюрсант».
Поднимаюсь со скамьи… Так, задвигались, сели на своей скамье танкисты… С ними мы не раз дрались в Самарканде, когда ездили туда на танцы. Вражда у нас старая. Но тут — другое. И артиллеристы повернули к нам головы, опустили свободно руки. Чувствую: чего-то не хватает в ладони. Да, в драке мы наматывали кожаные пояса на руку, пряжкой наружу. У меня и сейчас еще шрам на голове от этого. Только пояса у меня теперь нет.
Говорю негромко:
— Оставь его, слышишь…
Долговязый перестает дергать сапог с ноги Бухгалтера, но не отпускает, угрюмо спрашивает меня:
— Чего тебе до этого фазана?
И оглядывается на вора-рецидивиста,
который так же сидит, прислонившись к стене. Даже не смотрит сюда.— Эй, Баул, кончай, — шумят уголовные. — Что там этот когут лезет!
Говорю все так же безразлично:
— Ну… сказали тебе, сука волчья.
Бухгалтер перестал дергать ногу, затих. Долговязый выпускает сапог, делает шаг назад и опять смотрит на белобрысого вора в законе. Тот не шевелится.
— Я ничего… С фазаном только, не с тобой же, — говорит Долговязый.
Нет, мы знаем правило. Так, на половине, оставлять не полагается. И счеты с ними есть у нас. Только надо быть настороже: тут и финаря можно получить. Делаю шаг вперед и бью его длинно, с оттяжкой. С запрокинутой головой падает он прямо на Шурку Бочкова, и тот встречает его снизу так, что Долговязый крутится на месте. Шурка умеет драться. Он добавляет еще раз — слева, и уголовный валится на Кудрявцева, который коротко, страшно опускает сцепленные руки ему на ребра.
— За что… за что караете? — всхлипывает Долговязый.
В жесткой тишине продолжаем бить его, и он летает от одного к другому из нас, стараясь заслонить только лицо. Из разбитого рта, большого покатого носа хлещет кровь, руки у нас липкие. И он ничего уже не говорит, не просит. Это длится долго, и иначе нельзя.
Когда мы оставляем его, уголовный сидит на полу, а голова его лежит на скамейке…
— Конечно, кормят вас… масло хаваете ложками!
Это с рыданием в голосе говорит черный, со шрамом
у рта, уголовник, который играл с Долговязым в карты и науськивал его. Но когда мы смотрим в его сторону, он опускает глаза.
— Встать!
Все встают. В дверях стоит капитан, который принимал нас. Он видит сразу все: сидящего на полу уголовного, испуганного Бухгалтера, надевающего стянутый до половины сапог. Кто-то, видно, позвал его. Но капитан лишь кивает пришедшему с ним сержанту.
— Выходи строиться! — командует тот.
Мы стоим во дворе неровным прямоугольником — что-то вроде полуроты: впереди — военные, сзади — тюремные. Капитан подходит к строю, как раз на половине делит его рукой:
— Эта часть — напра-во!..
Теперь мы разделены на две группы. Кроме нас, в нашей группе танкисты, несколько человек из строевых частей и половина уголовных. Бухгалтер с Бригадиром тоже остаются у нас: они быстренько встали нам в спину.
— Это будет первый взвод, — капитан указывает на тех, кого отвел в сторону. — Селезнев!
Из строя выходит спокойный, медлительный парень с веснушками на лице: мы знаем, что он из пехотно-пулеметного училища.
— Будете старшим! — говорит ему капитан.
Возле нас он стоит и будто раздумывает о чем-то. Потом говорит резко:
— Старший — Тираспольский!
Выхожу из строя, беру у старшины тетрадь, начинаю составлять список. Трудно держать карандаш: болит большой палец, ушибленный полчаса назад.
Вор-рецидивист тоже оказывается у нас.
— Иванов Валентин Николаевич, — говорит он, спокойно глядя на меня. В его глазах — серо-голубых, прозрачных, даже какое-то добродушие. А он действительно здоровый парень, короткие рукава у майки натянуты так, что вот-вот лопнут по шву.