Падение Рудры
Шрифт:
Трапеза была как никогда богата и изыскана. Тория первым обратился к отцу:
– Добрый отец мой, как говорит наш сосед, дядя Зартошт аль Шахзад: «битый ишак бежит быстрее лошади». Ты долго голодал в изгнании, так оставим же формальности и преступим быстрее к трапезе.
Но Давид не прикоснулся сразу к угощениям, вместо этого он строго посмотрел на сына и произнес как можно серьезнее:
– Пойди и приведи, кого найдешь, бедного из братьев наших, который помнит Господа, а я подожду тебя.
Разделять свою трапезу с голодным единоплеменником научили Давида его отец Товиил, его дед Ананиил, которые
Тория вернулся быстро, но один.
– Отец мой, – мальчик выглядел явно расстроенным, – один из племени нашего, удавленный, брошен на площади. Других наших нет.
Отложив трапезу, Давид, как и делал это раньше не раз, принял меры к достойному погребению несчастного и уже, после, принялся обедать, перемежая яства со слезами. Плакал и Тория, возлежавший с отцом за столом, плакала на женской половине и Анна.
Вечером того же дня, когда лучи солнца исчезли за горизонтом и полуденный зной ослаб как рабсак Одиссей в стране лестригонов, к Давиду в дом собрались его соседи. Они, конечно же были свидетелями очередного смелого поступка Давида, дерзнувшего предать тело государственного преступника земле. Приехал и племянник Ахиахар, быстрыми шагами вошел в дом дяди, но свиту, на всякий случай, оставил за воротами. Они были удивлены, они были возбуждены, им очень хотелось все это по-соседски обсудить.
– Еще не боится он быть убитым за это дело, – первым возвысил свой голос, обращаясь к собравшимся Ахиахар. – Бегал уже, и вот опять погребает мертвых!
– Вах, вах, вах! – согласились дружно соседи.
– Долгая была свадьба, а танцевать не научила, – умно произнес сосед Зартошт аль Шахзад, которого все звали «дядя», хотя он никому родственником и не числился.
– Ха, ха, ха, – засмеялись все. Даже сын Тория и тот не удержался и хихикнул в кулак, хотя и очень не хотел расстраивать отца, но уж больно как смешно было сказано про свадьбу.
– Мой господин, Сахердан Мудрейший, говорит: «Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть», – продолжил Ахиахар.
– Вот, вот, – поддакнул Зартошт аль Шахзад. – Где гусь появился, там кур не жалеют! Как бы и нам не попасть под раздачу сосед вместе с тобой!
– Вах, вах, вах! Ха, ха, ха! Вах, вах, вах!
– Что скажешь, дядя?
– Вспомнил я пророчество Амоса, – ответил на эти слова Давид, роняя слезу, – как он сказал: праздники ваши обратятся в скорбь, и все увеселения ваши – в плач.
На том, в тот вечер и разошлись.
Утром, Давид проснулся поздно. Хотя и лег спать во дворе дома под глубоким звездным персидским небом, вдыхая яркие ароматы цветов и наслаждаясь в ночи шелестом листьев платана, но утром почувствовал себя больным. Отяжелевшая как медный котелок голова звенела после сна. И выпили-то вчера немного, да и закусили так себе, но левая половина лица, почему-то, ощутимо побаливала. Слегка подташнивало и в глазах стоял туман. Окружающий мир двоился и троился. Шея хрустела и предательски отказывалась двигаться.
А еще воробьи, с утра пораньше облепившие ветви платана, весело чирикая так усердно гадили сверху вниз, что покрыли своим пометом не только половину двора, но прицеливались даже и на хозяйское
ложе. Им помогали еще и пронырливые ласточки. В итоге от птиц небесных досталось и самому Давиду. Но это было не так неприятно, неприятна была возникшая враз болезнь.Болезнь не приходит кстати ни к одному из нас. У Давида же была своя веская причина хранить свое здоровье: жизнь изгоя, в любой момент могущего оказаться преследуемым, спасающейся от когтей тигра ланью, требовала не расслабляться и не болеть.
Супруга предложила скорее обратиться к известному во всем городе Ниневии лекарю по имени Балтазавр ибн Зераббабэль, астрологу, поэту и врачу. О нем шла слава, как о сильном маге, настоящем кацаапу, понимающем в черных приворотах и отворотах лучше любого казенного звездочета.
Давид, хоть и чувствовал себя скверно, но заартачился:
– Когда я жил в стране моей, – обратился Давид к жене со словом легкого назидания, попытавшись лежа принять позу учителя, – в земле Израиля, будучи еще юношею, тогда все колено Неффалима, отца моего, находилось в отпадении от дома Иерусалима. Как все отложившиеся колена приносили жертвы Ваалу, юнице, так и дом Неффалима, отца моего. Я же один часто ходил в Иерусалим на праздники, как предписано всему Израилю установлением вечным, с начатками и десятинами произведений земли и начатками шерсти овец и отдавал это священникам, сынам Аароновым, для жертвенника».
Тут Давид призадумался, словно вспоминая что-то. Но на самом деле он так хотел «выдержать паузу», чтобы придать своим словам больший вес. Однако Анна смотрела на мужа однозначно скептически, и Давид разочарованно продолжил.
«Когда я отведен был в плен в Ниневию, все братья мои и одноплеменники мои ели от снедей языческих, а я соблюдал душу мою и не ел, ибо я помнил Бога всею душею моею. Не желаю и сейчас осквернить себя и изменить Богу моих предков».
– Не в твоём состоянии сейчас капризничать, супруг мой драгоценный, – ответила с легкой усмешкой Анна. – Вот выздоровеешь и тогда соблюдай себе чего душа пожелает… Как опять за вчерашнее на дно придется лечь? А ты и до ветру не добежишь!
Аргумент был увесистый и Давид согласился: только домой вернулся – не хотелось ему сразу жену огорчать.
Кацаап Балтазар ибн Зераббабэль жил во внешне приличном доме, но внутри оказавшемся чересчур темном и душном.
– О Визареша, о Рудра, о Деви! – долго восклицал маг перед курившейся пиалой с благовониями. Дым заполнял комнату, разъедал глаза, щекотал в носу, першил в горле, но маг все не унимался и повторял, как заведенный своим треснувшим голосом: О Визареша, о Рудра, о Деви!
Потом он скакал, потом он дрожал, потом он икал. И вновь твердил, как вконец ополоумевший: О Визареша, о Рудра, о Деви! И опять: скок-поскок-быррр-пук-ик-ик-ик…
Врачевание строгое.
Часа через два сеанс был закончен, и получив плату за лечение, ибн Зераббабэль выставил Давида на улицу. Жена с трудом взгромоздила мужа на ослика, и они втроем медленно поковыляли домой. Наутро Давид ослеп окончательно.
После Анна и сын Тория не стали, в разговорах с соседями акцентировать внимание на посещении Давидом ниневийского колдуна – нехай себе колдует и дальше. Зрения все равно отцу не вернешь, – решили они меж собой, – так что человеку бизнес кошмарить?!