Падение Рудры
Шрифт:
– Дак, ты же не умеешь…
– Это я так тоже думала, что не умею, но в молодости, бывало наозорничаю, меня в наказание и прясть усадят. Вот, оказалось, сейчас сгодилось – руки еще помнят, как управляться с рогулькой и веретеном.
– За пряжу деньгами платят – почему же козленок появился? – не мог успокоиться Давид.
– Бонус. Через неделю, мой дорогой муженек будет праздник Кущей, вот к нему нам и подарили добрые люди этого аппетитного козлика.
– Разве ты сможешь его сама зарезать?
– В молодости могла… Знаешь, я, когда озорничала, то столько их…
– Ну, а приготовить?
– В молодости готовила.
– Знаешь, что… Может он краденный, – придумав наконец причину, сказал Давид. – Отведи как ты его обратно. Скажи,
– Эх, муж мой, Давид ибн Товиил – мацу наварил, не порть мне настроение, а то я тебе все сейчас скажу…
– Например?
– Где же милостыни твои и праведные дела? вот как все они обнаружились на тебе! Ну, как? И заметь – это я только начала!
Не став продолжать, гордо вскинув голову, Анна, взяв в руку нож кинулась ловить козленка, который вовсю уже уплетал, как в последний раз, цветы на грядке.
А Давид от такого поворота судьбы расстроился и со слезами и дрожью в голосе обратился с молитвой к Богу: «праведен Ты, Господи, и все дела Твои и все пути Твои – милость и истина, и судом истинным и правым судишь Ты вовек! Воспомяни меня и призри на меня: не наказывай меня за грехи мои и заблуждения мои и отцов моих, которыми они согрешили пред Тобою! Ибо они не послушали заповедей Твоих, и Ты предал нас на расхищение и пленение и смерть, и в притчу поношения пред всеми народами, между которыми мы рассеяны. И, поистине, многи и праведны суды Твои – делать со мною по грехам моим и грехам отцов моих, потому что не исполняли заповедей Твоих и не поступали по правде пред Тобою. Итак, твори со мною, что Тебе благоугодно; повели взять дух мой, чтобы я разрешился и обратился в землю, ибо мне лучше умереть, нежели жить, так как я слышу лживые упреки и глубока скорбь во мне! Повели освободить меня от этой тяготы в обитель вечную и не отврати лица Твоего от меня».
Плакал Давид сын Товиила и молился. Горько плакал и истово произносил слова молитвы. Разве не услышит Господь молитву своего верного раба? Разве не пошлет ему помощь?
Глава 3
Да услышит тебя Господь в день печали
Да защитит тебя имя Бога Иаковлева.
Да пошлет тебе помощь из Святилища
И с Сиона да подкрепит тебя.
Когда-то очень давно, когда еще не было ни истории, ни философии, ни поэзии, ни фотографии – в общем некому было все отобразить или описать хорошенько, мироздание было наполнено множеством похожих друг на друга существ. При всей их внешней схожести, внутри себя, в своей сути одни из них были добрыми и светлыми, другие злыми и темными.
Один (или одно) из них, относящийся к темным сущностям первое время (а время тогда уже было, просто часов еще не было, потому что их еще не придумал египетский жрец Бероз, которого в свою очередь тогда еще не придумал сам Господь Бог) вначале был похож на всех остальных, но после стал изменяться и принимать свой особый, одному ему присущий облик. Почему так случилось? Точно сегодня сказать никто не может, ибо тогда некому было запечатлеть и записать подробно для нас потомков. Может потому так пошло, что самый злейший и заклятый его враг, человек, похожий рядом своих духовных черт на Бога, хоть и получил от ворот Рая поворот, но вместе с этим и обет грядущего примирения. Это существо тоже, в принципе, могло бы претендовать на примирение, но что-то у него не сложилось.
Очень может быть, виновата была зависть к тому, чего сам он по своей глупости, жадности и тщеславию лишился, а может быть виной была просто злоба к остальному творению Божьему, растущая сама собой в его душе день ото дня, от века к веку, от тысячелетия к тысячелетию.
В общем стал он трансформироваться, как внутренне, так и внешне, пока, не приобрел свой законченный вид. Выглядел он так: со стороны выглядел он как бы в виде фантастического животного – одновременно
похожего на муравьеда, гиппопотама и собаку, но при этом твердо стоящий на двух человеческих ногах. К этому прекрасному портрету у него было несколько кривоватое лицо, длинные квадратные ушки и горящие красные завистливые глазки.С внутренним содержанием было не лучше: темнота, чернота, злоба и зависть.
Хотя во внешнем виде его самого, по большей части все устраивало, может за исключением длины ушей, да вдобавок такая конфигурация давала еще и некоторые свои преимущества, но он научился со временем его изменять по обстоятельствам. Свою схожесть с гиппопотамом он мог увеличивать до такой степени, что становился похож даже на человека-богатыря, черты муравьеда, если он развивал их максимально позволяли принимать облик замшелого старика с длинной бородой. Эту бороду боготворили жившие на севере неторопливые и обстоятельные люди и, даже, в лесах оставляли ему «щепотку колосьев на бороду», что, в общем, практической ценности не имело, но и не могло не радовать.
Раскручивая до максимума свою собачесть, он мог превращаться также в человека, но уже другого: красивого, безбородого юношу с длинными волосами. В этом обличье он любил носить в руке венок из полевых цветов и ветвь лавра, а за плечами сладкоголосую лиру.
Разные свои «виды» он принимал, находясь в разных уголках мира, когда бывало слонялся по Земле от безделья. Но чаще его внешний вид соответствовал его внутреннему состоянию. Когда у него наступало что-то отдаленно похожее на душевный покой, он, бывало, сочинял про себя разнообразные мифы и небылицы, а после, в образе безбородого юноши декламировал их дельфийской пифии, которая слушала их с интересом и потом с удовольствием пересказывала туристам.
Кроме мифов о себе любимом пользовались спросом и предсказания на будущее в самых обширных сферах, куда, заносило его воображение: о грядущих войнах, о погодных катаклизмах или, к примеру, об ультрановых тенденциях в области моды, которые сбывались по установленному давным-давно в Дельфах правилу: фифти-фифти. То есть или сбывались, или нет. Он тем самым забавлялся, но пифия, казалось, была глупа и принимала все его прогнозы всерьез.
Но чаще в нем присутствовали раздражение и злость, быстро перетекающие в ненависть ко всему его окружающему. В такие дни он удалялся подальше от всех, на север Индии, на гору Химават. Там у него было отстроено небольшое жилище, дачка или заимка, где он свирепый, мрачный и одинокий проводил ночи в образе дикого охотника, одетого в мохнатые шкуры, с волосами угольно-черного окраса, завязанными в тугой узел, а днями ходил тяжелой поступью по лесам с черным луком и со стрелами. Убивал, убивал и убивал всех на своем пути. Местное население его узнавало издалека и старалось побыстрее слиться с ландшафтом и тем продлить свою земную канитель. Один только человек его не боялся – это был Маугли, но чуть повзрослев, и он стал избегать неприятных встреч с ним.
Конечно он своим внутренним взором видел всех, кто пытался спрятаться от него в высокой траве, в переплетении лиан или в норе дикого зверя, но сам говорил себе: дружбан, ты же в меланхолии, так соответствуй моменту!
Единственно, кого он «принимал» в эти дни с любезностью были королевские кобры. Они приползали, сверкая черной своей чешуей и ерепенились пред ним: надували побольше капюшон, поднимались на хвосте, раскачивались из стороны в сторону, и отвратительно шипели.
– У мои милые, – ласково говорил им он и дикий взор его слегка теплел.
Довольные собой змеи уползали.
Индусы называли это существо кто Рудра, кто Пашупати или, как некоторые, даже, Шива, но последних было меньше всего. Сам себя он именовал Рудрой.
Был Рудра бесом. Не самым злым и беспредельным, как его старший товарищ Молох, но и не таким тютей, как известный своими злоключениями Данилов. По правде говоря, был он бесом средней паршивости, но и такой приносил людям немало гадостей. Старался как мог, за что и был не раз достойно оценен начальством.