Падение с яблони

Но ее уже не было. Я прошел к спальному корпусу – пусто. Тусклый свет, мрачные стены, зловещий шорох деревьев – такая тоска, хоть падай и грызи землю! Как будто из груди у меня вырвали что-то живое, мое собственное, необходимое для жизни. А место, где оно было, болезненно кровоточило.

Весь следующий день не находил себе места. Метался, как раненый зверь. Даже братуха заметил, что на мне лица нет, и поинтересовался, не получил ли я по бубену от кобзаревцев. Да лучше бы в самом деле получить по бубену. Было бы легче.

А вечером я раньше всех приперся в лагерь. Стал по-настоящему партизанить: скрывался от друзей и выслеживал ее. Она появлялась редко и в окружении пионеров. Такая надменная и злая, что я в конечном счете стал прятаться и от нее.

Потом, когда уже и перед самим собой сделалось стыдно, я собрался с духом, подошел к ней. И этаким беспечным тоном сказал, что хочу поговорить. Я хотел сказать ей все: кто я на самом деле и почему так плохо себя вел. Я хотел попросить прощения и признаться в том, что эта шутка закончилась для меня очень серьезно. И даже хотел сказать, что не имею ничего против, чтобы жениться, если уж для нее это так важно. Но только бы она отошла со мной в сторонку, только бы согласилась выслушать!

– Поговорить?.. О чем? – сказала она ледяным голосом. – О чем ты хочешь со мной поговорить?

Она сказала это громко и посмотрела на меня с неприязнью. И у меня вмиг вылетело из головы все, что я так искренне для нее приготовил. Ком подкатил к горлу, и я уже ничего не мог сказать.

– По-моему, вчера ты все сказал. И определенно ясно. И оказался прав: мы с тобой совершенно разные люди!

«Да нет же, ты не так меня поняла!» – хотел возразить я, чтобы втянуть ее в разговор. Но язык присох к гортани. Я ощутил себя маленьким и жалким. И тут же повернулся и пошел восвояси. Как побитая собака.

Я уходил не своими, уходил деревянными ногами. Весь превратился в уши, чтобы услышать: «Валя, Валечка, постой!» Я бы тогда бросился к ней и сказал: «Прости, так получилось…»

Но никто меня не окликнул. Через несколько шагов я не вытерпел и оглянулся. Ее не было.

Вот и все. Больше мы с ней не встречались. Иногда, правда, видел ее издали. Но это была уже другая женщина, очень взрослая и чужая.

Есть у меня в Сибири братан двоюродный Мишка. С ним я переписываюсь. И давно уже накатал ему повесть об этой любви. Только из-под моего пера она вышла не такой печальной. Я обрисовал себя не идиотом, каков на самом деле, а настоящим ловеласом, опытным развратником. И Валентина тоже оказалась развратницей. И вытворяли мы с ней такое, что Мишка должен был надолго лишиться сна. Короче, отправил в Сибирь-матушку чистейшей воды порнографию.

Не знаю, откуда такая потребность – хоть в письме, но обязательно надо что-то приврать. Если так, то скоро обрасту враньем, и сам не буду знать, кто я такой.

Не знаю, что сейчас заставило меня заняться этой ерундой – вести дневник. Можно понять Толстого, Достоевского или маршала Жукова – людей замечательных и многоопытных. Даже некоторых пришибленных девчонок, которые смотрят на жизнь сквозь книжки и воображают себя тургеневскими барышнями. Даже их можно понять. Но я, обычный разгильдяй, хронический двоечник, к тому же еще и порядочный лодырь, зачем я решил писать? Не знаю.

А может быть, все-таки меня заставил пошевелить мозгами наш старый химик Александр Иванович?

Недавно он попросил меня задержаться после уроков. И, гремя своими колбами, которые поручила ему убрать жена-лаборантка, он заговорил со мной совсем по-товарищески:

– Я вовсе не мечтаю, чтобы ты стал химиком. Но мне будет обидно, если ты однажды почувствуешь себя дураком. А это обязательно случится. И не один раз!.. В этом мире все, включая тебя самого, есть результат химических реакций. Все в мире – химия!.. Но это я не к тому, что моя наука самая важная. Гораздо важнее – не быть дураком, а быть человеком культурным. А для этого надо заниматься собой. И не только на уроках. Собой надо заниматься самому. Никакие учителя тебя ничему не научат, если ты сам не разберешься в себе. Учитель тебе может только помочь. И все! Понял?

Я пожал плечами и сказал, что понял.

– Ни хрена ты не понял, – сказал он с грустью. – Всматривайся в жизнь и учись думать! Для тебя сейчас все должно быть важно. И химия в том числе. Это твой недостаток, если тебе что-то неинтересно. Если тебе в твои годы уже что-то неинтересно и скучно, ты вырастешь никчемным человеком! А в мире и без тебя слишком много никчемных людей. Мне больно смотреть, когда лучшие из моих учеников превращаются в серость…

– Вы хотите сказать, что я лучший из ваших учеников? – удивился я.

– Да. К сожалению, ты и не знаешь об этом… Никто из вас не имеет о себе никакого представления. Химиком ты, конечно, не будешь. Но у тебя все данные, чтобы не быть дураком. Так что начинай работать над собой. Смотри на жизнь своими глазами. Учись давать оценку себе и всем, кто тебя окружает. А лучше всего заведи дневник и пиши. Будешь писать – появится время для размышлений. Научишься писать – научишься мыслить. А это уже первый признак культуры – умение мыслить. И это же – самый большой дефицит сегодня!.. И еще читай, всегда читай! Не все, конечно, но всегда. За жизнь надо браться самому. И активно. Не ждать, пока за тебя возьмется кто-то. Не ждать, пока из тебя вылепят урода. Вот так, сынок!

Он похлопал меня по плечу и поплелся в свою лабораторию.

Сынками нас учителя обычно не называют. И я почувствовал доверие к старику. Было очень приятно, что он говорил именно так и именно со мной.

Но не сразу я схватился за голову и не сразу уселся писать. Просто сейчас настроение такое. Да и делать нечего – каникулы, январь. Я заперся в своей комнате, взял новую общую тетрадь. И вот пишу.

А в жизни-то моей паршивенькой, кроме этой Валентины, ничего такого яркого, ничего такого сильного и не было. Если, конечно, не считать двух случаев, когда отец порол меня шлангом. Но братуху он порет чаще. И братухина жизнь от этого не становится более романтичной.

И вот я начал мыслить о себе с Валентины. Почему? Может быть, потому что брехня о ней, отправленная в Сибирь, так и осталась без ответа. Наверное, Мишка решил не иметь дела с таким прохвостом, как я. Раньше он все приглашал к себе, говорил, что я не видел настоящей природы, настоящей красоты, какая бывает только в Сибири. Теперь замолчал.

Итак, зовут меня Алексей Васильевич Соболевский. Звучит вроде неплохо. Жаль, что так меня еще никто не называл. Все больше Леха, Лешка, Леня, или Ляфунчик, Ляфебра, или Соболь, Пушнина, Зверек, или вообще черт знает что – Куроед! Видимо, какой-то болван благородного соболя перепутал с хорьком. Но все равно прилипла и эта кличка. Очень любят у нас клички. И липнут они к тебе чуть ли не с самого рождения. А к моим годам из них вырастает уже целое оперение. Так что по кличкам этим вполне можно определить, что за птица перед тобой.

Мне пятнадцать лет. Родился в Таганроге. Там, где и Чехов. Это мой писатель. И Таганрог – наш с ним город.

Здесь я прожил свои беззаботные дошкольные годы. Здесь пошел в первый класс. Но потом отцу взбрело в голову иметь свой огород. Надумал разбогатеть, бедняга. И в то время, когда нормальный сельский житель за деньгами тянулся в город, мы перебрались в деревню. Это и есть Дарагановка на берегу Миусского лимана в восьми километрах от Таганрога.