Падение Запада. Медленная смерть Римской империи

Глава двадцатая. ЗАПАД И ВОСТОК

Теодорих… получил власть как над готами, так и над жителями Италии. И хотя он не заявлял свои права на то, чтобы облечься в одеяние римского императора или присвоить его титул, но именовался «rex» до конца жизни… кроме того, правя своими собственными подданными, он был окружен всем, что по праву рождения принадлежит императору. Ибо он с величайшим тщанием соблюдал справедливость…

Прокопий, историк Восточной Римской империи, около 551 года

Наше королевство — воспроизведение вашего… повторение единственной империи.

Кассиодор, италийский аристократ, сделавший карьеру на службе у остготских королей, около 537 года^{537}

К концу V века территория, некогда находившаяся под властью Западной Римской империи, оказалась расщеплена на ряд отдельных королевств. Вестготы контролировали значительную часть Галлии и почти весь Пиренейский полуостров. Лишь на северо-западе уцелели остатки королевства свевов. Равным образом васконы — предки басков, согласно утверждениям последних — пользовались практически полной независимостью на своих землях, лежавших вдоль северо-восточного побережья. Вестготы, однако, были не единственной силой, существовавшей в Галлии. На севере располагалось большое королевство франков, на востоке — два поменьше: бургундское и алеманнское. Далеко на севере некоторые области, по-видимому, были заселены саксонцами. В Бретани власть отчасти принадлежала местному населению, отчасти потомкам беженцев, прибывших туда из Британии. Лежавшая за Ламаншем Британия была разделена на множество отдельных областей, контролировавшихся разными племенами; восток теперь полностью принадлежал властителям-саксонцам или представителям других северогерманских племен. Вандалы продолжали контролировать Северную Африку, хотя на юге им приходилось сдерживать натиск мавров. Наконец, сама Италия оказалась в руках короля Теодориха и остготов. Было бы ошибкой считать, что ситуация на данном этапе характеризовалась стабильностью и устойчивостью. Между возникавшими вновь королевствами (равно как и внутри их) часто вспыхивали конфликты. Предводители устраняли и убивали соперников — как своих сородичей, так и представителей других родов. Одна из ветвей дома Меровингов захватила власть над другими группировками франков; ей было суждено господствовать несколько столетий, и добились они этого, безжалостно искореняя всех и каждого, кто угрожал их власти. Столь же агрессивно они вели себя по отношению к другим силам в Галлии. В начале VI века король Хлодвиг — франк, один из представителей Меровингов — напал на вестготов и в конце концов вытеснил их раз и навсегда на земли южнее Пиренеев. Он также весьма успешно сражался против алеманнов и бургундов. Границы европейских государств возникли не по воле судеб, но в результате длительных, зачастую жестоких конфликтов. Лидеры и их последователи сражались за власть, и в конечном итоге те, кто вышел победителями, смогли создать королевства, просуществовавшие столетия.

В академической среде долгое время было модным мнение, согласно которому в результате эволюции римского — или, как чаще говорили, «позднеантичного» — мира возникли королевства Раннего Средневековья. Конечно, перемены действительно имели место, и кое-что менялось постепенно, что позволяет небезосновательно описывать происшедшее как трансформацию во времени. Однако в целом подобная характеристика глубоко ошибочна. Слово «трансформация», как правило, подразумевает осуществляемый сознательно и относительно спокойно развивающийся процесс, но перемены, происшедшие в Западной Римской империи, никак нельзя назвать добровольными, если говорить о широких слоях населения. Авторитет варварских вождей, выдвинувшихся в конце IV—V века, зависел от численности войск, повиновавшихся им. Вожди и короли, которых брали на службу имперские власти, были им полезны в первую очередь (и почти исключительно) потому, что они имели в своем распоряжении крупные военные силы. И именно наличие под рукой вооруженных сил делало их значимыми фигурами. Это служило для сменявших один другого императоров основанием разрешить чужакам поселиться на территории Римского государства; то же позволяло вождям захватывать земли, которые власти не отдавали им добровольно. Но каким бы путем ни возникало поселение, ни одно племя не оставалось довольно землями, которые поначалу заняло, и все впоследствии пытались расширить свои владения, применяя силу^{538}.

Новые королевства возникли и приобрели свои очертания благодаря военной мощи их правителей. События разворачивались в меньшем масштабе, и вместо одной обширной державы возникло много самостоятельных государств, но для того, чтобы назвать их создателей империалистами, оснований ровно столько же, сколько для того, чтобы определить так полководцев, которые некогда создали Римскую империю. Сила породила новые державы; сила поддерживала их существование в качестве самостоятельных единиц. Мы видим здесь глубокое отличие от римского периода. Начиная с III века империя страдала от гражданских войн.

Римские армии раз за разом вступали в сражения друг с другом, дабы возвести на трон одного из соперников-претендентов. Непрерывное состояние войны ослабляло многие приграничные территории. Значительные области ряда провинций не были защищены от набегов из-за границы в течение столетий. И в том и в другом отношении ситуация в Римской империи очень долго была весьма неблагополучна. Трудно сказать, насколько она изменилась в худшую (или лучшую) сторону, когда империя исчезла и возникли королевства. По обыкновению, очень многое зависело от того, где жил человек; важную роль играла и случайность. Однако в одном отношении имели место глубокие изменения к худшему. В прошлом население той или иной провинции не бралось за оружие, чтобы устроить набег на провинцию, лежащую по соседству, или завоевать ее. Гражданские войны всегда велись, если можно так выразиться, на более высоком уровне. Теперь военные действия носили более локальный характер и, вероятно, в результате участились, тогда как их последствия утратили прежнее важное значение. Что же до новых королевств, то военное соперничество меж ними стало частым явлением^{539}.

В данном случае мы вовсе не стремимся воскресить старое стереотипное представление о варварах, неустанно вершащих жестокости и насилие. Да, новые королевства появились вследствие применения силы, но все добившиеся значительных успехов предводители варваров понимали, что угрозы зачастую были внушительнее, чем само насилие, и примирение обеспечивало еще более широкие возможности. В борьбе за власть, круша врагов-иноплеменников и соперников из числа своих же родичей, эти вожди были беспощадны. Война в Древнем мире при любых обстоятельствах обычно принимала варварские формы. Очевидно, временами совершались ужасающие жестокости, шла резня, творилось насилие. Но те, о которых идет речь, являлись не просто головорезами, стремившимися только разрушать. Добившиеся успеха вожди были столь же проницательны и честолюбивы, сколь и жестоки: они хотели не уничтожить империю, но получить власть над частью ее территорий, а также наслаждаться удобствами и благами цивилизации. Они ставили перед собой цель создать королевства и обеспечить их стабильное существование, а не просто грабить и уничтожать. Как однажды заметил император Тиберий, намерение состояло в том, чтобы «остричь» провинциалов, а не «содрать с них шкуру»^{540}.

Не только прагматизм приводил к тому, что эти лидеры держались в определенных рамках. Как обычно, мы не располагаем достоверной статистикой численности населения в данный период. Однако даже при смелых предположениях численность самых больших варварских племен оценивается не более чем в сто тысяч человек, включая мужчин, женщин и детей. Если соотношение половозрастных групп было пропорциональным, то варварам вряд ли удалось бы выставить на поле боя более чем тридцатитысячное войско; более вероятно, что численность его была меньшей и составляла двадцать—двадцать пять тысяч человек. В реальности варварские племена, поселившиеся на территории империи, вероятно, были куда меньше, и их военные силы исчислялись скорее тысячами, чем десятками тысяч человек. Никто не оценивает население каждой из таких провинций, как Испания, Северная Африка, Галлия или Италия, менее чем в несколько миллионов человек. Речь не шла об уничтожении местных жителей «под корень» и замене их поселенцами из числа вновь прибывших. Вероятно, одним из немногих исключений стала Восточная Британия в V веке, хотя, как мы убедились, соответствующие свидетельства можно интерпретировать по-разному. Обычно те, кто приходил с вождями, создававшими новые королевства, имели только одну возможность — жить бок о бок с уже обитавшим на соответствующих территориях населением. Равным образом, последнее могло лишь принять власть новых хозяев; это происходило даже в тех случаях, когда они ни разу не видели гота или франка (бывало и такое). И оккупационная армия, и жители оккупированных провинций попросту должны были принять новую ситуацию и воспользоваться ею наилучшим образом^{541}.

Новые королевства

Главными факторами, сопровождавшими расселение варваров в провинциях Западной Римской империи, стали принуждение и оккупация. Сохранение различных институтов и — в значительной мере — культуры не должно скрывать от нас этого факта. Во всех появившихся королевствах произошло «наложение» элиты, сформировавшейся из военной верхушки при новом режиме, на существовавшие структуры. Многие богатые фамилии, представители прежней аристократии, уцелели; их богатства и земли в большей или меньшей степени остались нетронуты. Убедить этих людей принять новый режим означало предотвратить ситуацию, при которой те возглавили бы масштабное сопротивление. Некоторые охотно окунулись в жизнь при королевском дворе. Сидоний Аполлинарий подшучивал над приятелем, который так овладел бургундским языком, что утверждал, будто сами бургунды считались с его мнением в вопросах касательно бургундского языка. В другой ситуации Сидоний высмеивал якобы существовавший у бургундов обычай смазывать волосы прогорклым маслом. Презирая варваров в душе, римляне тем не менее выказывали им уважение на публике; в особенности это касалось предводителей варваров. У представителей племен римляне позаимствовали некоторые манеры и моду, хотя так как те некогда переняли их от римлян прежних поколений, а римляне с давних пор стали носить «германские» длинные туники и штаны, в результате получился своего рода гибрид. Имеются сведения о провинциалах, служивших при дворе вандалов, поскольку тем, кто носил вандальское платье (а в их число, очевидно, входили многие из этих людей), запрещалось посещать богослужения по католическому обряду, за исключением тех служб, что шли в арианской церкви^{542}.

Насчет того, как именно в новых королевствах земля оказалась распределена между варварами, до сих пор идут жаркие дебаты. Согласно мнениям ряда исследователей, поместья конфисковались у хозяев и передавались конкретным новым владельцам из числа варваров, которые начинали управлять ими как своей собственностью. Главная из альтернативных точек зрения состоит в том, что отнималась и передавалась не земля, но государственные доходы от сбора налогов с нее. В результате две трети налоговых сборов, некогда поступавших в распоряжение имперской администрации — и, по крайней мере теоретически, в основном тратившихся на содержание армии, — теперь доставались конкретным лицам из числа варваров. В Италии Теодорих и его преемники подчеркивали, что римляне и готы взаимно дополняют друг друга: «Пока готская армия воюет, римляне могут жить в мире». Таким образом, налоговые поступления, прежде предназначавшиеся для финансирования военной машины Рима, ныне шли непосредственно на содержание солдат-готов. Передача доходов, а не земель рассматривается также как менее болезненная, и отсутствие явных свидетельств трений между землевладельцами и готами расценивается именно как ее следствие. С другой стороны, предположение, будто воинам определили доход, возможно, собиравшийся лично ими, вызывает в уме менее мирную картину и заставляет предположить наличие значительных возможностей для насилия и вымогательства^{543}.

В конце концов, у нас недостаточно свидетельств, дабы с точностью утверждать, какую именно роль играла земля в жизнеобеспечении варваров. Вероятно, ошибкой будет предположить, что в разных областях и в разные периоды дело обстояло одинаково. Очевидно, что с течением времени знать варварского происхождения получала обширные поместья непосредственно в собственность. Как это происходило, непонятно: равным образом возможны покупка, присвоение силой, конфискация, дар короля и женитьба на ком-то из представителей землевладельческой аристократии. Очевидно, что кое-кто из «бывших» сохранял привилегированный статус, но он всегда был ниже, нежели у равных им представителей варваров. Различие в статусе также не совпадало с тем, которое, согласно римскому праву, существовало между военными и штатскими. Готы в Италии, как и представители иных племен на иных территориях, являлись не просто солдатами, но солдатами оккупационной власти^{544}.

Ассимиляция пришельцев никогда не происходит быстро. На практике власть нового короля и его войск зиждилась на их обособленности: она проявлялась в том, что в их распоряжении находились все военные силы в королевстве. По поводу того, являлись ли остготы, вестготы, вандалы, франки или другие племена гомогенными в этническом отношении группами, продолжают идти яростные споры. Существует немало веских свидетельств, что все они в тот или иной момент принимали в свои ряды отдельных иноплеменников или целые их группы. Но каким бы в точности ни был этнический состав племени, каждое из них сохраняло обособленность от широкого населения, которое подчинялось ему. Любое смешение представляло собой процесс и осуществлялось на протяжении жизни нескольких поколений. Африка вандалов и Италия остготов пали в то время, когда процесс этот почти завершился. Повсюду культура и язык провинциального населения были наименее подвержены изменениям в течение длительного времени. Франки и вестготы в конечном итоге заговорили по-латыни, так что в наши дни и французский, и испанский языки имеют отчетливые латинские корни. Британия явилась исключением: англосаксы по-прежнему говорили на языке германской группы, хотя латынь продолжала использоваться в качестве литературного языка и в делах правления.