Падение жирондистов

Эти заявления вождей якобинцев, сделанные на заседании клуба 13 марта, свидетельствовали о решимости добиться ликвидации господства жирондистов. Однако они еще надеялись, что этого можно достичь если не вполне парламентским, то, во всяком случае, конституционным путем. Якобинцы ждали результатов своего обращения к провинциальным народным обществам.

22 марта в Якобинском клубе обсуждали адрес марсельцев, призывавший парижан объединиться с ними, чтобы изгнать жирондистов из Конвента. Дефье предложил направить его парижским секциям с сопроводительной рекомендацией. Робеспьер резко воспротивился этому. «Париж должен терпеливо ждать, каким будет воздействие складывающегося в департаментах мнения. Париж не погибнет, если несколько дней (!) подождет, а если департаменты объединятся, их желание будет услышано», — заявил он под аплодисменты^{51}. Но обстановка быстро накалялась.

В середине марта Конвент стал получать донесения то из одного, то из другого департамента, что недовольство набором в армию выливается в волнения. 18 марта на повестке дня властно и надолго утвердился вандейский вопрос. В тот же день депутаты услышали о покушении на Л. Бурдона, посланного комиссаром Конвента в Орлеан. Через день пришли тревожные вести из Лиона. 17 марта французская армия под командованием Дюмурье была разбита под Неервиндёном, а несколькими днями раньше тот направил в Конвент письмо, которое не оставляло сомнения в его антиреспубликанских настроениях и замыслах. Вновь возникла кризисная ситуация — второй этап общеполитического кризиса весны 1793 г.

Утром 27 марта в Конвенте будто зазвучал набатный колокол. Марат, Дантон, Робеспьер один за другим выступили с речами, в которых слышалась тревога, но одновременно и решимость противостоять нависшей угрозе. Особенно убедительно говорил Робеспьер; он охарактеризовал крайне тяжелое положение республики, обвинил Конвент в попустительстве преступлениям, в том, что генералы и другие должностные лица, манкирующие своим долгом, избегают наказания. Он призвал поднять народ против внешних и внутренних врагов. Его призыв не встретил поддержки в Конвенте, по нашел дружный отклик среди парижских секций. 28 из них в тот же день присоединились к секции Тюильри, петиция которой требовала от Конвента решительных мер для спасения республики. Вечером делегации некоторых секций пришли на заседание Якобинского клуба. Они ждали от якобинцев указаний. Марат предложил секциям собраться и спросить у Конвента, может ли он спасти республику.

Робеспьер был против такой акции. Он считал, что секции должны заняться очищением Парижа от враждебных элементов. Однако через день Робеспьер выдвинул более радикальный план действий. Выступая в Якобинском клубе, он отверг петицию секции Соединения о всеобщей мобилизации: «Наша армия более многочисленна, чем это необходимо. Нужны руководители, которые поведут ее к победе. Нужно иметь такое правительство, чтобы нас не предавало». А для этого «нужно, чтобы народ спас Конвент» от интриганов, которые своими «обольстительными голосами» усыпили национальное представительство, «хотят ослабить его, парализовать его деятельность, чтобы обречь на роспуск». В то же время вождь якобинцев предостерег от покушения секций на неприкосновенность депутатов. «Я не хочу, — подчеркнул Робеспьер, — чтобы трогали эти частицы национального представительства, но я хочу, чтобы их разоблачили и обезвредили. Нужно представить в Конвент не пустые формулы (намек на петицию секции Тюильри и предложение Марата.—А. Л), которых ждут враги родины, чтобы использовать для своих заговоров, а убедительную картину общественных бедствий, всякого рода измен, наносящих вред нашим армиям»^{52}.

Таким образом, Робеспьер поставил вопрос об антижирондистском выступлении парижских секций. Он призвал секции представить в Конвент требования, которые привели бы к нейтрализации жирондистов, лишению их влияния на Конвент. И в последующие дни Робеспьер вместе с его соратниками не оставлял надежды на то, что давление парижан вызовет изменения в составе и деятельности Конвента. 29 марта еще не было декрета о возможности нарушения парламентской неприкосновенности (он появился 1 апреля), так что Робеспьер мог понимать нейтрализацию жирондистов иначе, но через два дня декрет был принят, и 3 апреля вождь якобинцев уже требовал на заседании Конвента обвинительного декрета против жирондистов. Развивая мысли старшего брата, Огюстен Робеспьер предлагал на заседании Якобинского клуба 5 апреля подтолкнуть секции прийти к решетке Конвента, чтобы «побудить нас (членов Конвента. — А. Г.) принять решение об аресте депутатов, обманувших доверие»^{53}.

Хотя лидеры якобинцев в критический период 27 марта — 5 апреля предложили ряд энергичных мер для защиты завоеваний революции, главным они считали «полное возрождение правительства»^{54}, смену руководства страной. Робеспьер, Марат и другие якобинцы гневно разоблачали связь жирондистов с Дюмурье и призывали обрушить на их головы тяжесть всеобщего осуждения. Однако, чтобы народное выступление состоялось, таких призывов было недостаточно. Как показал опыт революции, и прежде всего восстания 10 августа 1792 г., а также событий 9–10 марта 1793 г., чтобы организовать движение секций, нужен был центральный орган, тесно связанный с ними. Не случайно донесения администрации полиции после 10 марта зафиксировали разговоры о необходимости до того, как восставать, «создать толковый повстанческий комитет»^{55}.

27 марта секция Прав человека приняла решение, в котором говорилось, что «общественное спасение может быть осуществлено только энергией суверенного народа»; что «она поднялась для защиты свободы и приглашает братьев из 47 секций прислать комиссаров в центральный пункт, чтобы без промедления заняться средствами спасения Республики от клики клеветников, которая губит свободу, и от вероломных генералов».

Инициатором этого обращения был Варле^{56}. Он не примирился с неудачей 9–10 марта и неустанно агитировал против жирондистов на улицах и в парках Парижа. Его частые выступления с переносной трибуны привлекли внимание администрации полиции. В полицейском донесении об одной из речей Варле сообщалось, что тот сожалел о неудаче попытки восстания, считал ее законной и необходимой, будучи убежденным, что восстание лишь отложено. Варле сказал, что и теперь он за восстание, хочет, чтобы «апатия якобинцев сменилась энергией, которую проявили женщины 5–6 октября 1789 г.», когда парижанки, устремившись в Версаль, сорвали планы контрреволюционного удара по столице из Версаля. Варле потребовал также, чтобы Конвент запретил хождение звонкой монеты и покарал смертью спекулянтов, а заодно Ролана и Бриссо^{57}. Жирондистская газета «Парижская хроника» 18 марта отмечала, что речи «апостола свободы», как называл себя Варле, собирают многочисленных слушателей^{58}.

Когда в июне 1793 г. Варле вместе с другими «бешеными» подвергся яростным нападкам якобинских лидеров, Кордельерский клуб, защищая «апостола свободы», напомнил о его антижирондистской агитации в весенние месяцы. В решении клуба говорилось, что Варле «оказал услуги, которые сограждане будут всегда вспоминать с признательностью. Это он первый понял ту великую идею, что нужно выступать перед народом в общественных местах, он первый осмелился осуществить эту важную и опасную задачу»^{59}.

Вряд ли, конечно, Варле даже в тот момент, после неудачи 9–10 марта, был единственным антижирон-дистским агитатором на улицах Парижа. Министр юстиции Гара, докладывая на заседании Конвента 19 марта о предпринятой им попытке раскрыть организационный центр выступления 9–10 марта, утверждал, что в Париже «есть 20 или 30 человек», которых он не знает, «которых, может быть, нельзя обвинить в каком-либо преступлении», но которых он «считает опасными и способными на все ради удовлетворения своих страстей». «Если бы эти люди были предоставлены сами себе, — уверял министр, — их не следовало бояться, но они связаны с народными движениями… Эти люди ходят по клубам, секциям, от группы к группе и говорят (народу. — А. Г.), что в Национальном Конвенте заседают его самые опасные, смертельные враги, что правая сторона включает одних аристократов, головы которых должны пасть»^{60}.

Новый кризис оживил агитацию такого рода, выступления уличных ораторов, деятельность секционных активистов, радикальных членов народных обществ. С большой тревогой служба полиции доносила 1 апреля: «…вчера вечером в саду Эгалите (бывший Пале-Руаяль. — А. Г.) разбойники говорили только о том, что надо отрубить головы скупщикам, торговцам, лицам, подписавшим модерантистские петиции, и даже нескольким членам Конвента; нужно, говорили они (агитаторы. — А. Г.), направиться скопом к Конвенту и с оружием в руках заставить его принять декреты, которых давно требуют секции: об использовании звонкой монеты и введении максимума на хлеб и продукты питания». «Сегодня (т. е. 1 апреля. — А. Г.), — добавляли авторы донесения, — те же подозрительные лица еще более громко требовали очищения Конвента от враждебных депутатов. В народных обществах угрожают выступлением вечером 1 или 2 апреля…»^{61}Вечер 31 марта и день 1 апреля были кульминационным моментом кризиса. В те дни Париж узнал о последних письмах Дюмурье и о его беседе с комиссарами Исполнительного совета, раскрывших его контрреволюционные планы.

Призывы Робеспьера, Марата, с одной стороны, деятельность «агитаторов» — с другой, способствовали тому, что большинство секций откликнулись на обращение секции Прав человека и прислали своих комиссаров на заседание во дворце Епископства^[2]. 1 апреля их объединение конституировалось как «Центральное, или Всеобщее, собрание общественного спасения и связи со всеми департаментами республики, находящееся под защитой народа». Собрание, признанное Коммуной^{62}, решило обратиться к кантонам Парижского департамента с предложением прислать делегатов^{63}. Воплощались, казалось, в жизнь обнародованные 9–10 марта замыслы о создании центрального органа Парижского департамента, наделенного полномочиями для принятия «мер общественного спасения», что уже воспринималось как эвфемизм восстания.