Палач и Черная птичка

И каждую ночь, когда я закрываю глаза, все еще представляю его в луче лунного света на подъездной дорожке в Западной Вирджинии, склонившегося на одно колено, как будто он собирался принести клятву. Рыцарь, облаченный в серебро и тень.

«Я считаю, что сначала ты хотел поглазеть, а потом убить ее», — говорил он. Фрэнсис молил о пощаде, сжимая руку Роуэна. И Роуэн ответил лишь шепотом, но эти слова высвободили демона из его сердца. Ничто не встало бы между ним и яростью, которая сжигала его изнутри. Не осталось маски, за которой можно было спрятаться.

— Он буквально выбил из него все дерьмо, — говорю я Ларк, в последний раз просматривая диалог, откладывая телефон в сторону. Ставлю тарелку с попкорном между нами и беру Уинстона на руки, усаживая вечно недовольного кота к себе на колени. С Ларк мы тоже последний раз виделись шесть месяцев назад. В свойственной ей манере, в последнюю минуту ей предложили отправиться в турне с инди-группой, и она согласилась, переезжая из одного маленького городка в другой. И теперь она выглядит счастливой. Будто светится.

— Было жарко? — спрашивает она, собирая свои длинные золотистые локоны в беспорядочный пучок на макушке. Почему-то, у нее он всегда выглядит в идеальном беспорядке. — Вроде как звучит сексуально.

— Сексуально, да. Однако на минуту я забеспокоилась. Я привыкла к… контролю. А это было жестоко. Полная противоположность контролю, — мой взгляд падает на вязаный плед под ногами, который тетя Ларк сшила для меня в тот год, когда мы закончили колледж Эшборна. Тогда семья Ларк взяла меня к себе, сделала одолжение, за которое я никогда не расплачусь. Я просовываю пальцы в маленькие дырочки между переплетенными нитками, и когда снова поднимаю взгляд, Ларк наблюдает за мной, ее ясные голубые глаза прикованы к моему лицу. — Я чуть не оставила его там.

Ларк наклоняет голову.

— И ты плохо чувствуешь себя из-за этого?

— Да.

— Почему?

— Думаю, что он бы меня не бросил в подобной ситуации.

— Но ты не ушла.

Я качаю головой.

— Почему?

У меня болит грудь. Это происходит каждый раз, когда я вспоминаю, как он произносил мое имя, словно прерывистую молитву. Его поникшие плечи — яркий образ в моем сознании даже сейчас.

— Он казался таким уязвимым, несмотря на то, что сделал. Я не могла оставить его в таком состоянии.

Губа Ларк дергается, как будто она сдерживает улыбку.

— Это мило, — она закусывает нижнюю губу, и я закатываю глаза. — Очень мило. Ты осталась. У тебя появился еще один друг.

— Заткнись.

— Может быть, будущий парень.

Я издаю недоверчивый смешок.

— Нет.

— Может быть, родственная душа.

— Ты моя родственная душа.

— Тогда лучший друг. С привилегиями.

— Пожалуйста, прекрати.

— Представь, — говорит Ларк, ее глаза сверкают, когда она садится прямее, подняв одну изящную руку вверх. Прочищает горло. — Он покажет тебе мир… — поет она. — Бесконечный, прекра-а-асный… любовь способна сотворить любое чудо.

— Ты смешала песню «Аладдина» с цитатой из «Дневника памяти». У тебя ангельский голос, Ларк Монтегю, но это ужасно.

Ларк хихикает и устраивается поудобнее на диване, на телевизоре фильм «Константин» — любимый в нашем ограниченном списке «фильмов для утешения». Мгновение мы молча наблюдаем, как Киану заманивает паука в ловушку под стаканом.

— Я бы пригласила его к себе домой ловить пауков каждый день, — говорит она, указывая пальцами на экран. — Мрачный, задумчивый и сварливый? В моем вкусе.

— Ты говорила так каждые двести раз, что мы смотрим этот фильм.

— Это пик карьеры Киану. Ты не можешь меня винить, — Ларк вздыхает и берет горсть попкорна из миски. — У меня сейчас период затишья. Казалось бы, на гастролях будут какие-нибудь секси музыканты, но все они как эмо. Хочу, чтобы меня немного пошвыряли. Жестоко обращались, понимаешь? Называй меня маленькой грязной шлюшкой, я не против. Чуваки, кричащие в микрофон, не для меня.

Я издаю смешок и подбрасываю кусочек попкорна в воздух в безуспешной попытке поймать его ртом.

— Не говори мне о затишьях. Понадобится суперкомпьютер, чтобы подсчитать дни моего безбрачия.

— Или… слушай, — говорит Ларк, шлепая меня по руке, когда я стону. — Ты можешь съездить в Бостон, навестить своего палача и прекратить этот период засухи. Наполни свой колодец, сестра.

— Отвратительно.

— Наполняй его до тех пор, пока вода не начнет хлестать. Пока не переполнится.

— Ты начинаешь меня беспокоить.

— Держу пари, он бы согласился.

— Мы буквально только что об этом говорили с тобой. Он мой друг.

— А можно стать друзьями с привилегиями. Нет такого свода правил, в котором говорится: «нельзя трахнуть друга и перестать дружить», — говорит Ларк. Я пытаюсь не обращать на нее внимания и не отрывать глаз от экрана, даже несмотря на то, что ее пристальный взгляд, словно горячая вуаль, прижимается к моей щеке. Когда я, наконец, оглядываюсь, ее дразнящая улыбка превращается в понимающую. — Да ты же боишься.

Я снова отвожу взгляд и сглатываю.

— Я понимаю, — говорит она. Ее рука обхватывает мое запястье, и она сжимает его, пока я не смотрю на нее. Улыбка Ларк как солнечный свет, и она всегда готова поделиться его ярким свечением. — Ты права.

Моя бровь приподнимается.

— На счет?

— Ты думаешь, что никогда больше не встретишь такого, как он. Что он единственный похож на тебя. Что ты все испортишь. Или он тебя подведет. Или, возможно, ваша дружба сгорит дотла. Ты права насчет всех тех тревог, которые крутятся у тебя в голове. Может быть, все это правда. Все портят друг друга. Мы время от времени подводим людей. Но иногда из огня да в полымя выходит все самое лучшее.

Мой голос мягок, когда я говорю ей простую правду:

— Ты никогда меня не подводила.

— А что, если однажды подведу? Ты не позволишь мне исправить свою ошибку?

— Конечно позволю, Ларк. Я люблю тебя.

— Тогда и для Роуэна прояви немного милосердия.

Мой противоречивый вздох никак не помогает избавиться от внезапного нервного напряжения в груди. Ларк дергает меня за запястье, пока я не закатываю глаза.

— Ладно, ладно. Если у меня будут дела в Бостоне, я, возможно, узнаю, свободен ли он, чтобы увидеться.