Паладины госпожи Франки

— Это я сделаю охотно — но и только. Воевать на вашей стороне против Саир-шаха — увольте! Вы уже пытались втянуть меня в эту авантюру; тогда это касалось банд, как я помню, но против вас теперь почти те же люди, что и раньше.

— Я надеялся, что христиане помогут нам устоять против сынов Магомета.

— Все христиане — братья. Но резать из-за этого муслимов как-то не вполне уместно, согласитесь. Когда покойный лорд англов прислал ко мне вас обоих, чтобы просить о союзе, что я ответил? Что я вассал динанского государя и он вынужден помогать мне, буде я ввяжусь в какую-нибудь вооруженную передрягу. А на законного шаха Лэнского я его напустить не смею.

«Ага, видно, мы с Франкой тогда поймали самый хвостик приятной приватной беседы под музыкальное сопровождение», — подумал я.

— Если вы, сэр Эйтельред, хотите, чтобы я вас защищал, — стало быть, признаете меня своим сюзереном. Да или нет?

Тот замялся.

— Речь пока идет не о политической, а о дипломатической поддержке, — деликатно пояснил сэр Джейкоб.

— Это куда ни шло, и всё же у меня нет права выступать от вашего имени в каких-либо переговорах. Или же — вы имеете в виду возврат вам и изъятие из торгового дела части вашей контрибуции для передачи шаху, что, будьте уверены…

— Нет-нет, — Стагирит помотал головой. — Дело в том, что Саир-шах прислал нам верительную грамоту, где не проставлено имя посланца. — И сэру Джейкобу пришло на ум: не просится ли на пустое место мое имя? — улыбаясь, добавила моя госпожа.

Он воззрился на нее в благоговейном ужасе.

— Саир, действительно, узнал, что его сын воспитывался при гэдойнском герцогском дворе как приемный сын герцогини, — тихо сказал он. — От кого — неясно, мы сами не подозревали.

— Да он это держал в уме с первых дней своего ухода, — со странной, чуть ли не потусторонней интонацией промолвила Франка. — Мастер Леонард искал нас по его наводке, клянусь… Да теперь уж чего там! Я некогда обещала вам содействие, и мы едем.

— Нет уж, поезжайте без Яхьи, — отрезал Даниэль. — Рискуйте одна своей упрямой головой.

— Не надо делать моего сына заложником моей безопасности, — спокойно проговорила она, положив руку на плечо мужу.

Так мы впервые услышали произнесенное полным голосом: мой сын.

Позже я напросился предстать перед ее очами. Она как раз спешно паковала в толстенный дорожный кофр кое-какие свои платья и бумаги и для этого прыгала, сидя на его крышке, а одна из ее дев пыталась соединить половинки замка.

— Ина Франка, я хочу сопровождать вас.

— Что, тезка, снова некий долг не уплачен или голове на плечах тоскливо?

— Нет, но его светлость опять чересчур легко вас отпустил.

— Ну, он просто отпустил однажды, как мусульмане делают, — и делу конец. В общем, один договор меж нами есть, да он не про вашу честь, — срифмовала она, слегка нахмурившись.

— Я принес вам удачу и исполнение желаний.

— В общем, верно, а только лучше бы этим желаниям вовсе не исполняться. «Зеленый огонь» — сущий дар Пандоры, и страх перед ним оказался на руку больше Саиру, который его не применял, чем нам. А чем мы будем платить за желания и что выйдет у нас с шахом — Бог ведает!

— И в конце концов, я по-прежнему капитан «Эгле».

Она долго и с иронией глядела мне в лицо и наконец произнесла:

— Тезка, в Лэн-Дархан ездят посуху!

В Лэне был дым и пепел, и следы войны на дорогах. К моему удивлению, Яхья относился к этому невозмутимо, почти как к задаче, которую ему предстоит решить. Ни он, ни Франка почти не общались со мной: я был ослушник, который ехал хотя и в одном отряде с ними, но своею вольной волей.

Лэн-Дархан стоял в руинах минувшей и нынешней междоусобиц. Где тут мог расположиться Саир-шах — уму непостижимо. Нас поселили на окраине, в нескольких полуподземных каморках, по всей видимости, составлявших одно целое с древней стеной цитадели. Без большой чести, которую нам всё же могли бы оказать как свите посланника, невольным союзникам, друзьям Яхьи, по крайней мере.

— Этажом ниже находятся гораздо более обширные помещения, — рассуждал он вечером, утискиваясь на ночлег рядом со мною. — Но, к счастью для всех нас и в первую очередь для матушки, вход в них засыпан.

Он перенял у Франки и ее сердечность, и тот особый юмор, когда человек трунит над собою и своею смертью и болью, но у него это выходило беззубым. Уж Яхья-то был почетный гость, обретенный наследник! На следующее утро прибыла сановная делегация, разодетая в пух и прах (тончайшее ангорское руно и бренные золото, серебро и самоцветы), чтобы с великими почестями забрать его с собой.

Остальные ждали еще порядочно: взятки давать мы побрезговали, да и госпожа наша, я думаю, не хотела подгонять судьбу. Недели через полторы явились и за нами: Франкой, двумя ее девами, для почета, и мной. Хотя я вроде бы снова навязался.

Тюркские воины и аристократы, все в торжественно-черном (кафтаны), священно-зеленом (чалмы) и почти траурно-белом (шапочки, расшитые переливчатыми узорами) привычно лавировали между глыб и малых булыжников. Мы то и дело спотыкались на высоких каблуках, и платье наше припорашивало пылью. Зато на расчищенной и выглаженной площади нас встретил целый палаточный городок. Посреди темных шкур и выгоревших тряпок горделиво возвышался зеленый шелковый шатер — цель наших странствий.

У самого входа меня было не пожелали впустить, но послышался быстрый шепот: «Брат… Франкис». И под шумок я тоже скользнул за шатровую полу.

Там мне показалось очень прохладно и — будто внутри яблока или в сердцевине весенней рощи: прохладно, тенисто и благоуханно. Множество (как мне почудилось) народа сидело, скрестив ноги, на расцвеченной ворсистыми черно-бело-алыми узорами земле. А с дальнего от нас конца ковра испытующе и с гневом воззрились на женщин и меня орлиные очи громоздкого длиннобородого и величавого старика. Левая рука его (хм, я ведь вроде слыщал, что у муслимов она считается нечистой) сжимала жезл со сверкающими камнями, перевитый серебряной нитью. Правая была отрезана по самый локоть, и именно с этой стороны пребывал, как защита и опора, наш Яхья, разнаряженный, как храмовый идол.

Мы самую малость помешкали, озираясь и прикидывая, что к чему, а потом вослед за нашей Франкой дружно повалились на пятки.

— Могучий Саир-шах, владыка Южного Лэна! Я, Франка Гэдойнская, и мои подруги, и Френсис-Идрис, англичанин, явились с твоей верительной грамотой, чтобы говорить с тобой о судьбах Северного Лэна и его земель.

— Я и так держу эти земли в единственной своей руке, — надменно ответил он. — А тебе, женщина, я не дал бы охранной грамоты, если бы знал, что это ты придешь от имени англов, охотница в чужих землях, любительница расточать чужое добро. Но ты неприкасаема по моему упущению. Я дам тебе и твои спутникам отпускное письмо — уходите невредимыми!

— Шах, о той своей бумаге, что уже дал, — не жалей. Я верну ее обратно, как только ты позволишь мне высказаться и объяснить, с чем я послана.

— Так говори, упрямая Франка.

— Вот я перед тобой — такая, какая я есть, — начала она удивительным, звенящим и чистым голосом, будто не здесь и не с ним, и не она вовсе говорила. — Я ушла тогда из-под твоей руки, шах.

— Когда ни меня, ни моего шахства, ни моей руки уже не было в Лэн-Дархане, — ответил он вполголоса и как-то брюзгливо.