Паладины госпожи Франки

— Я торговала твоими женами.

— И по такой цене, не пойму, — слишком низкой или слишком высокой, — что я так и не сумел выкупить их обратно.

— Свой залог, который оказался для тебя негоден и тебе неугоден, я забрала назад и сделала из него то, чего он достоин.

Он промолчал. Нечто мелькнуло в глазах обоих — тайна или сговор?

— Взяла твоего сына мусульманином, а возвращаю христианином, и еще женатым.

Саир-шах приподнял бровь:

— Знаю. Но ты не поколебала его веры в то, что Мухаммад — да благословит его Аллах и да приветствует! — печать пророков, так что он как был, так и остается в законе, начертанном в Авраамовых свитках, который и есть ислам. А поливание водой — что же, это пригодится ему в тех владениях, которые я ему завоюю.

Яхья шевельнулся, мне кажется, пытаясь возразить или добавить нечто. Однако Франка продолжала:

— Через меня вышло на волю страшное тайное оружие гябров.

— И этим ты помогла моей победе. Меньше крови было пролито ради нее, что всегда благо. Ну, ты назвала все вины, что стоят между мною и тобой? Тогда я добавлю еще кое-что. Ты и твой герцог отняли у англов деньги, которые были моими по праву, и удержали у себя.

— Да, — четко произнесла она. — Чтобы ты не потратил их на войну с Алпамутом, а твой сын вложил их в дело мира. Смотри! Я возвращаю тебе ту грамоту, что меня защищает, вместе с другой, где описано, чего мы хотим для Горной Страны и Лэн-Дархана.

Шах бросил взгляд на листы, которые один из его придворных взял из ее руки и подал ему: один скомкал, другой мельком прочел.

— Значит, теперь, Франка, ты беззащитна и я могу сделать с тобой всё, что хочу?

— Всё, чего ты хочешь, Саир-шах.

— Тогда я жалую тебя своей рабыней… коли уж ты так навязываешься. Впрочем, если ты примешь нашу веру, я вынужден буду сохранить или вернуть тебе свободу, да еще и одарить тебя.

— Ты говоришь недолжное, шах. Вера — это судьба. Небо не меняют на землю и Бога — на мирские блага.

— Что же. Я велю проткнуть тебе ухо в знак вечной подвластности мне и той силе, что за мною стоит.

Подошел человек с шилом и какой-то коробочкой в руке. Проткнул ей мочку (крови я не видел, хотя подобрался почти на один уровень с нею) и тотчас же вдел нечто блестящее, в форме крошечного веера.

— Смотрите все! Вот герцогиня Гэдойнская и жена своего мужа, вся в моей власти. Скажу молчать — молчит, велю заговорить — заговорит. А теперь скажи всем то, что я узнал из письма твоего герцога.

— Мы даем твоему сыну Яхье-Иоанну-Юханне богатство, что поднимет из руин Лэн-Дархан и создаст новый Лэн, город, свободный от податей и открытый для всех: мусульман, христиан, всё равно — католиков или кальвинистов, евреев, гябров — и всех одинаково. Со стенами из лэнского кремня, звонницей из эркской бронзы. Чтобы ставили его северные и южные мастера каменных дел. И пусть обойдут его оба — и епископ, и шейх-уль-ислам, чтобы замкнуть его от злых сил двойным замком, и чтобы стоять ему вечно — городу Яхьи, сына сердца моего!

— Ты складно это придумала, Франка. Усердствуй, и заработаешь вторую серьгу. А сейчас я подумаю, к какой службе тебя приставить. Мой сын привык к тебе и много успел сказать в твою защиту, несмотря на то, что я попервоначалу внимал ему с трудом и негодованием. Ты сломила его гордыню, вложила в его руки силу, в его ум — знание и в его сердце — верную любовь к юной женщине. Ты сделала его заново. Называйся отныне его почетной матерью, чтобы присутствовать вместе с ним на моих советах и следить за исполнением его воли и воли твоего супруга Даниэля.

И добавил совсем просто:

— А еще — спасибо тебе за мальчика.

Потом Саир-шах изъявил желание побеседовать с Франкой-Юмала наедине, и все мы на карачках (чтобы не быть выше их троих) ринулись прочь, что создало некоторую давку на выходе.

Когда я выбрался на чистое пространство и поднялся с четверенек, знакомый мелодичный голос вдруг позвал:

— Франкис-Идрис! Идрис-англ!

Я обернулся. Он шел ко мне с обычной своей потусторонней улыбкой на гладко-смуглом лице, продвигаясь через толпу с уверенностью перелетной птицы, которая нащупывает в воздухе известные ей одной токи. Снежный Барс! Идрис-Из-Тьмы! Годы и войны запечатлелись на нем куда менее, чем на всех нас. Отец Леонар сделался сух и жилист; я раздобрел; господин Даниэль стал уж совсем постным. Даже с милой нашей Франки облетела золотистая пыльца юности. А Идрис, пускай и с нитками седины в кудрях и в отросшей наконец бородке, показался мне ровесником Яхье.

Мы поцеловались, я — довольно-таки сдержанно. Разумеется, я помнил слухи, которые ходили о нем, — что-де он оставил свой чертог в горе и прилепился со своими приверженцами к Однорукому шаху. Сначала я всё ломал голову, что общего у двух таких по-разному сильных характеров? Идрис, пленный разум, заключенный в самом себе, нуждался, казалось бы, в теле, сильном и безмозглом: в толпе послушных слуг. Как он, с его гибкой волей и своеобычным характером, предался человеку не менее яркому по своей глубинной сути? Хотя постепенно я проникался внешне противоречивой логикой их союза. Имеющий царство сошелся с потерявшим его; молодой — со старцем; поэт — с воином; слепой — с имеющим цепкие глаза хищной птицы. Они прекрасно дополняли друг друга в стремлении к цели, имя которой — власть!

— Ты видел? Ты понял? — перебил он мои напыщенные размышления.

— Видел — что? — переспросил я.

— Ее. О, брат, какая женщина! Если ее телесная красота так же распустилась полным цветом, как ее голос… А шах умен!

Я возразил, что нимало не восторгаюсь его умением превращать свободных людей в рабов. Разумеется, мусульманские рабы, случалось, становились богатейшими торговцами или военачальниками, но…

— Значит, не понял, — вздохнул он. — У нас имя — раб, у Аллаха — вали, друг, у англов и франков — вассал.

— Так что же, и она, и господин Даниэль — вассалы шаха?

— Он — зачем? Ему довольно своей силы. А она сегодня вошла в круг. Саир — глава Братства Раковины и ищет верную и властную нить к Юмале, Братству леса. Я говорю это побратиму, одному только побратиму, Идрис!

В самом деле, здешние люди вышколены на славу и отступили от нас шагов на десять, едва мы коснулись тайного. Впрочем, это скорее «тайна Полишинеля», как говорят на родине Лео. И насчет Юмалы я наслышан, и разговоры о том, что Саир-шах и Однорукий Леген отца Леонара — одно и то же лицо, неоднократно касались моего слуха. Поразительно, как много можно извлечь из обиняков!

Вассал… Я долго разжевывал это слово. Здесь, как и во всем Великом Динане, поименоваться так — значило прежде всего призвать на себя защиту старшего, помощь, которую он не имел права не оказать тебе, даже если ты пострадал от плодов своеволия. Ты же обязан был ему повиновением лишь в пределах, которые поставила тебе твоя совесть. А на страже совести стояла твоя церковь — и твое Братство.

Мимо нас проследовала Франка, величаво кивнув. Я даже не сразу ее узнал: длинный темно-синий муаровый халат с оторочкой из золотой парчи и тончайшее белое покрывало на волосах придали ее осанке небывалую царственность. Сквозь складки шелкового батиста поблескивала серьга. Уже дома (где ничего не изменилось, разве что пыль повымели к нашему возвращению) я разглядел серьгу вблизи: золотая раковинка морского гребешка с жемчужиной, вставленной в ее основание.