Палитра
Шрифт:
Туров подошел к окну и открыл форточку. За окном моросил мелкий дождь. Казалось, что низкое серое небо упало на крыши домов. Туров вспомнил, как в детстве он мог часами наблюдать за плывущими в вышине облаками, удивляясь их изменчивым формам и мечтая оказаться там, высоко, в этой теплой мягкой вате. Туров улыбнулся своим воспоминаниям. Оказывается, в детстве человек видит и чувствует гораздо больше. Сколько лет он не смотрел на небо? Много. Удивительно: даже такое непроницаемое и свинцовое – оно красиво и величественно…
На душе отчего-то стало спокойно. А может, и вправду вся эта жизнь – суета? Может, действительно,
Туров выбросил окурок в форточку. Всему свое время, когда-нибудь и это перестанет быть для него тайной.
Ладно, пора спать, завтра вставать рано: дорога не дальняя, но все же…
Добрягов что-то забормотал во сне.
Только бы этот передвижник не стал бродить ночью. Надо, кстати, входную дверь на ключ закрыть, а то еще сбежит чего доброго.
Туров закрыл дверь, бросил ключ в карман висевшей на вешалке в коридоре старой куртки и направился в ванную, чтобы принять душ и побриться. Туров всегда брился на ночь, так как, даже если он ложился спать в собственную постель, это не означало, что и утро он встретит дома.
Выйдя из ванной комнаты, Туров достал из бара бутылку «Hennessy», открыл и налил себе немного в стакан. Спать всё же не хотелось. Туров включил телевизор и стал смотреть изображение без звука. Коньяк расслаблял. Когда зазвонил телефон, Туров вздрогнул. Определитель показал, что звонит Алина.
«Соскучилась девочка, – подумал Туров, снимая трубку. – Прости, дорогая, сегодня не до тебя».
Едва поднеся трубку к уху, он услышал громкое рыдание Алины:
– Саша! Саша! Что делать? Он умер!
– Кто? – опешил Туров.
– Антон! Антон умер!
– Как умер? – всё еще не мог прийти в себя Туров.
– Он повесился.
– Где он повесился?
– У меня на кухне.
– А что он у тебя делает?
– Уже ничего не делает, он висит. Он позвонил и сказал, что выиграл кучу денег и что приедет ко мне, – рыдала Алина.
– И что?
– Приехал, бледный такой, дрожит… Я спрашиваю: что с тобой? Где шампанское, цветы? Сейчас, говорит, – а сам вышел. Я лежу, лежу, его нет, захожу на кухню, а он висит! Что делать, Саша? Приезжай!
Лицо Турова стало непроницаемым.
– А мне зачем к тебе ехать? Третий лишний.
– Саша! Ну, прости! Что мне делать? Саша!
– Откуда мне знать? Вызывай ментов и «скорую».
– Ой, Саша, я боюсь!
– Ничем не могу тебе помочь, – холодно ответил Туров и положил трубку.
Чувство досады заставило его поморщиться. Он потянулся за бутылкой с коньяком и почувствовал на себе пристальный взгляд. На него в упор смотрел Добрягов.
– Наливай, – Добрягов протянул свой стакан. – Я же говорил, помянуть надо.
5.
Фиска, облаченная в пестрый фартук, с энтузиазмом наводила порядок на кухне.
– Федь, кто бы мог подумать? Вот, оказывается, почему у нас всё в жизни наперекосяк. Китайцы еще пять тысяч лет назад открыли законы фэн-шуй и живут себе в полной гармонии с миром. Глазки сощурят и улыбаются. Главное, Федь, чтобы всё стояло на своих местах. И чтобы вокруг чистота была. А ты вон красками всё заляпал. Энергия «ци» свободно
течь не может… Слышишь?Фиска поставила в мойку недомытую кастрюлю, вытерла руки о фартук и вышла из кухни.
– Федь, я с тобой разговариваю, между прочим! И, между прочим, очень важные вещи говорю, а ты даже не угукнешь. Я ведь ради тебя стараюсь. Мог бы хоть голову поднять и для приличия ответить что-нибудь!
Федор Рыжов вполуха слушал болтовню Фиски и, не желая накалять атмосферу, ответил, посмотрев в ее сторону:
– Угу.
– Что «угу»? – взвилась Фиска. – Как мне в твоем углу порядок навести?
– А зачем его наводить? – искренне удивился Федор. – У меня здесь и так всё в полном порядке.
– Это ты называешь порядком? Да в том углу, где картины, полы, наверно, уже лет десять не мылись!
– Полы, Фиска, это по твоей части.
– Ты что, хочешь сказать, что я плохая хозяйка?
– Нет, я вообще ничего говорить не хочу. Я просто, как ты говоришь, для приличия поддерживаю беседу.
– Какой же ты тяжелый человек, Федя! Удивительно! Я тебе говорю о китайской мудрости, а ты всё перевернул, и вышло, что я плохая хозяйка и неряха!
– Я таких слов не говорил.
– Да! Ты сказал это другими словами!
Федор печально посмотрел на Фиску, зная, что возражения приведут к скандалу.
– Да нет, Фиска. Ты замечательная хозяйка.
– То-то же!
– Только одного я не могу понять, – пожал он плечами, – зачем русскому человеку этот твой фэн-шуй?
– Между прочим, – Фиска подошла к Федору поближе, пытаясь рассмотреть, чем он занимается в своем углу, – фэн-шуй не имеет границ. Это как свод законов. Понимаешь?
– Понимаю. Как эпидемконтроль.
– Ну при чем тут эпидемконтроль? Нет. Это как гравитация. Никто толком объяснить не может, а она действует. Причем и на русских, и на китайцев.
Фиска бросила взгляд на стоявший на мольберте холст, с которого на нее смотрело ее же лицо, едва обозначенное несколькими уверенными мазками.
– Федь, нормально ведь. Ты уже неделю как бросил над ним работать.
Федор вот уже почти две недели находился в состоянии душевного смятения. Такое с ним случалось и раньше, редко, правда, но случалось. Душевное смятение было предвестником какой-нибудь идеи или открытия, которое потом внезапно, как озарение, приходило ему в голову, и портреты, которые он писал в таком состоянии, были особенными. Так, во всяком случае, ему казалось. Федор чувствовал, что он создает нечто большее, чем просто портрет, написанный на холсте маслом. Такой портрет имел свой характер, свою судьбу. Он был уверен, что с этой работой не расстанется ни за какие деньги, однако приходило время, и он вынужден был или продать за гроши, или же и вовсе, поддавшись необъяснимому душевному порыву, просто подарить портрет.
Но в этот раз всё было немного не так, как раньше. Федор чувствовал, что он в начале нового творческого витка, что вот-вот перед ним должны открыться новые горизонты, что его сознание должно расшириться и он будет способен создать нечто неповторимо прекрасное – то, ради чего он жил всё это время.
Федор вздохнул и печально посмотрел на холст:
– Нет. Не получается.
– Что значит «не получается»? Почему? Краски не те?
– Дело не в красках. Хотя, может, и в них. Души нет.