Память плоти

– Не было тогда никаких спонсоров и благотворителей. Все блага творила коммунистическая партия, а мама Ильи даже не состояла в ней. Как, впрочем, и папа, что не могло не настораживать соответствующие органы.

– Что, потенциальные диссиденты? – подал голос Илья, думавший, казалось, о чем-то своем.

– Вроде того.

– Вы говорили, – заметила Лена, – что только дважды она посетила Италию и видела свою дочь. Когда же это случилось во второй раз, и что ей сказали?

– Да, ей довелось увидеть свою дочь еще только раз. Это случилось спустя девять лет, когда девочка уже все понимала. Она называла своим отцом господина Домани, дона Франческо Домани, теперь уже владельца собственной клиники под Миланом и одного из соучредителей крупной фармацевтической кампании. При этом знала, что она – его приемная дочь, дон Франческо не скрывал ничего из того, чем не мог управлять. Матерью называть ей было некого – господин Домани в те времена слишком часто менял жен. Наталья Семеновна пробыла там с неделю. Кира знакомила ее с городом, ставшим ей родным.

– Простите, а имя, – перебила Лена, – имя девочке дала Наталья Семеновна?

– Да, имя от матери. Все остальное дал ей бывший акушер, кстати, классный специалист своего дела.

– А почему кстати? – вставил Илья новую шпильку.

– А потому, что люди имеют привычку размножаться. Будь он неудачником и плохим профессионалом, с такой профессией долго не протянуть – быстро потеряешь всех покровителей и останешься голым.

– И что было потом, откуда взялись документы, подтверждающие происхождение Киры?

– Как откуда? Илья Петрович, вы меня слушаете? Не было никакой тайны, с самого начала от девочки ничего не скрывали! Кира училась говорить по-русски почти сразу же, как освоила азы итальянского. Она переписывалась с матерью, возможно, звонила ей, даже говорила со своим настоящим отцом. И родители, ваши, Илья Петрович, родители, жили надеждой на встречу с дочкой в России, на своей земле, потому что господин Домани твердо обещал им привезти к ним девочку, как только та закончит школу. Но ваши родители так и не дождались, когда их дети переступят порог родного дома…

– Намекаете на меня?

– А что мне намекать?

– То, что после армии я не поехал в родительский дом, а пустился в странствия? Да так и не нашел за двадцать лет времени, чтобы навестить отца и мать?

– Не поехали после армии в родительский дом? Это не совсем так, Илья Петрович. Взгляните на свой паспорт, где вы были прописаны до того, как объявились здесь. Разве не у родителей? Почему не предположить, что вы встречались с ними, только не вы навещали их, а они вас… Впрочем, это уже из другого шоу.

***

Напоив Светлану чаем, единственным из напитков, в которых он мог разбираться, Илья проводил ее до машины. Очаровательная редакторша сверкнула-таки напоследок ослепительными зубами и даже слегка, не без манерности, присела, протягивая ему руку на прощание.

– До встречи в Москве, Илья Петрович? Не забудьте созвониться с Кирой, если захотите встретиться с ней помимо студии, хотя лучше бы этого избежать. Она планировала подъехать к нам в первых числах апреля, на это время у нас намечен эфир. Не торопите ее и не задерживайте. Несмотря на молодость, она крайне занятой человек, поверьте мне.

– Я верю вам. Верю, как самому себе.

– А самому себе вы не верите. Очень приятно.

– Может, все-таки на посошок? Что ж это за журналист, который не употребляет?

– Думаете, разговорюсь? – Светлана открыла заднюю дверцу «Волги», обозначив свою решимость. – Нет, Илья Петрович, я связана обязательствами. Я и так уже сказала вам больше, чем того требовали обстоятельства. У меня, извините, контракт, при всех моих к вам симпатиях. Кира вам все объяснит при встрече. До встречи в Москве!

– Добро… Семь футов тебе под киль, – глухо проворчал Илья, когда дверца уже захлопнулась и заработал мотор. – А мне мачтой по палубе.

***

Китаец, как всегда, улыбался, или губы у него так смыкались, от рождения, в мечтательную созерцательность, что ли, Иванушки дурачка, – как будто знает, подлец, некую хитрую тайну, с которой жить ему легко и приятно, а щука из проруби у него на побегушках…

– Что это ты мне принес, никак идола?

Илья выложил перед ним на стол с неизменным цветастым чайнищем фигурку человечка, грубовато вырезанного из мягкой липы. Деревянный мужичок в два вершка ростом стоял в широких штанах на полусогнутых, приоткрыв рот и разводя от узких плеч руки. Ладони он выставил вперед, на всеобщее обозрение, а вот что хотел этим сказать… Похоже, нечего было ему сказать, этому липовому парню с отвисшей челюстью.

– Подарок. Автопортрет большого художника.

– А-а, вот оно что… То-то я смотрю, рожа знакомая, – ласково огладил мужичонку Китаец. – Спасибо. И что же он хочет, этот художник?

– Не знаю. Жрать, наверное, что ж еще… Я сегодня Кире звонил.

– Да, да… Голос красивый?

– Ничего… Она меня в гости приглашает. В Милан.

– Да, в Милан… Там тепло, хорошо. Архитектура, музеи. Художнику должно быть там интересно. Если, конечно, он большой художник. А кто у тебя она-то, Кира эта?

– Искусствовед, специалист по раннему Возрождению. Брунеллески, Донателло, Мазаччо. Так говорит.

– Хорошо, специалист по большим художникам! Видишь, как все хорошо. Встретишься с ней, сделаешь новый автопортрет. Принесешь опять сюда, выставишь. Сравним, какой лучше.

– Знаешь, я когда приехал из Милева, то был почти уверен, что ношу чужое имя. Да, жил там Илья Гуреев, его помнят, но это не я. Я – самозванец, укравший имя другого человека. Его имя, его происхождение… Может быть, его судьбу.

– Судьбу нельзя украсть, это Божий суд. Как украдешь то, что принадлежит только Богу? Судьба – это не будущее, это твое прошлое, но ты ее все равно не знаешь. Какой она будет, когда все кончится? Состоялся ты, оправдал себя, нет, откуда тебе знать? А имя – да, это серьезно, но там, наверху, не ошибаются. Им там без разницы, как тебя здесь зовут. Кто что здесь знает? Меня вот Китайцем кличут. Я что, китаец?

– Похож…

– Похож… Ты вот на артиста похож, видел я одного такого. Но ты ж не он! Хочешь, буду тебя Артистом звать? Не хочешь… Говоришь, был почти уверен, что не Илья ты… А теперь?

– Говорят, что Илья.

– Кто говорит?

– Кира, вот, говорит… Девица с телевидения. Она мне фотографии привезла, документы разные. Письма матери показывала.

– Письма? Да что ж по ним понять, с дыркой-то в голове? Это все тлен – и письма, и фотографии. Тебе, парень, завтра по телевизору дядю покажут, ты и сомлеешь. Он тебе объяснит, как жить надо, чтобы жрать, как вот ему, – Китаец опустил ладонь на фигурку, – не хотелось. Ты ему поверишь, рот у тебя закроется. Руки засунешь в карманы, шляпу себе купишь и станешь плевать мимо урны. И все так станут: при шляпах и сигара в зубах, одинаковые как блохи. Засядем всем кагалом на какую-нибудь грязную дворнягу и станем жить припеваючи, без дум и сомнений… Все будут крутые, все до единого! Все, кто на смердящего пса запрыгнул… Как думаешь, что я хочу сказать?