Памятное
Шрифт:
4 октября
Сережа, как всегда, пожелал мне то, в чем я прежде всего нуждаюсь.
11 октября, воскресенье
На Ельцина больно смотреть. Бедный Акела! Его съела Россия, которую он освободил.
России нужен был авторитет, и он подходил на эту роль, будучи по натуре национальным вождем, но его погубила беззаветная вера в ненасилие, демократию и либеральные идеалы, которые внушали ему облепившие его наставники – афанасьевы, поповы, старовойтовы, боннер и т.п., твердившие ему свое кредо и угрожавшие в случае неповиновения отлучением от себя. И он ни разу не нарушил своего либерального символа веры, страдая молча, а между тем волна критики его в СМИ в течение 90-х переросла в прямую травлю с двух полярных фронтов, в которых объединились коммунистические тоталитарии и неолиберальные диссиденты. О свирепой враждебности первых, великодушно освобожденных (по амнистии) идеологов прежнего
9 декабря
Выступаю на филологическом факультете МГУ «Кое-что новое о Пушкине», на чем настаивал Саша Богучава, мой приятель и сотрудник кафедры, требуя моей публичности. Народу была уйма, толпились в дверях. Любезно представлял меня В.Б. Катаев «как знаменитость». На дискуссии обнаружилось, что во всех департаментах России одно и то же, прежнее, – в роли руководства везде гапочки (Марлен Павлович Гапочка, зам. Директора ИНИОН – мой неотлучный цензор), да и потверже его. Бывший (!) зав. кафедрой В.Б. Кулешов – это такой камень, который можно сдвинуть с его прошлого начальственного места только в окончательное небытие. Между прочим, он начал свой отклик на доклад с того, что: 1) особенно нового открытия в моем докладе он не увидел; 2) так никто никогда не думал, и закончил тем, что 3) пожелал двигаться по этому пути дальше – к новым открытиям.
Саша Богучава сказал, что он своим присутствием все испортил, ибо заморозил уста аспирантам. (Вот, по-советски, какая сила у него до сих пор. А ведь уже не зав!) Я не растерялась, указав на истоки его затверженного в течение десятилетий материализма в отношении Пушкина. Саша пришел в энтузиазм от этого моего отпора как освободительного ветра для студентов. Студенты и аспиранты заверяли меня, что глубоко прониклись моей аргументацией в защиту Пушкина–философа. Один восклицал: «Вы правы во всем. Да не слушайте вы его!», т.е. Кулешова. Подошли и взрослые поблагодарить, среди них один худенький, совсем пожилой человек сказал совершенно неожиданную, незабвенную (пусть и совсем незаслуженную) для меня вещь, которую утаить не могу: «За всю мою жизнь я не слышал такого умного слова». Это был единственно сохранившийся на кафедре «буржуазный спец», профессор древнерусской литературы Н.И. Либан, «исключительная личность» (сказал Саша).
29 или 30 декабря
Явился Аверинцев, звонил вечером измученным голосом. И сказал трогательные слова: «Как ты?»… сказал, что просто хотел услышать мой голос. Ему заказали статью «Образ Христа в православии». Он написал, но «они» посчитали это сложным и просили упростить (дикий Запад!). Возвращаясь к Швеции: самые ужасные годы для европейской культуры были 60-е. Еще бы!
На его вопрос о нашей сегодняшней культурной сцене и политической жизни рассказала о событиях 20-летней афганской войны, ветераны которой собираются на могилах погибших, пьют из бумажных стаканчиков водку со словами «Ты (имярек) герой, тебе вечная слава», гордятся выполнением приказа, тайного убийства Амина, бывшего союзника. За повиновение таким приказам в Нюрнберге судили. Пропаганда этой войны идет под знаменем исполнения «интернационального долга».
Лужков рекламирует нашего Деда Мороза в пику «какому-то Санта-Клаусу» (т.е. самому популярному в русском народе святому угоднику Николаю). И всё-таки любопытнее всего – политика, она разнообразна, остальное – культура, впавшая в деструктивную лихорадку.
А на вопрос о себе я попросила Сережу: напиши на моем камне, что под ним лежит другой лежачий камень.
Сережа чувствует себя сравнительно ничего, но замучен переделками текстов. Не любит переиначивать свой иностранный текст в русский (и наоборот): что написано для «дикого Запада», не подходит для стреляных русских воробьев.
30 декабря
На пороге Нового года, как полагается, была в бане, парной. Можно создавать еще одну киноленту и в то же время физиологический очерк «С легким паром». Я подняла бунт против строгой казарменной организации подачи пара, позволяющей входить в парную в редкие минуты и только по команде. Самозваная надзирательница, преграждающая путь в парной отсек, кургузая и подвыпившая дама по имени Элеонора, с ругательствами накинулась на меня, желающую переступить порог парной, а другая, почему-то в шубе и шляпе, кидается ко мне, обернутой в простыню, с уговорами не обращать внимание на Элеонору, поскольку она этого не заслуживает, льстиво восклицая, какая я обаятельная и привлекательная. Тут еще одна подбежала; «Да, да!». Все перепились, не иначе. Я посмотрела на себя в большое зеркало и поняла всю комичность сцены и похвал, а потом торжественно объявила аудитории (что, наверное, было еще комичнее и несообразнее, но для меня тогда было непреодолимо): «Я никогда не буду терпеть оскорбления, подчиняться казарменным порядкам, находиться в блатном обществе, слушая ругательства. Если бы вы, – обратилась я к толпе распарившихся дам, – отказались применять и терпеть
этот язык, то уже очистился бы клочок жизненного пространства» и т.д. Женщина в шубе и шляпе снова меня стала славословить как нежное неземное создание и, желая меня смягчить, восклицала: «Но знайте, что Элеонора читает стихи. А я люблю Мандельштама. Простите ее!»; Элеонора, вбегая в мыльное отделение: «Дамочка, пойдемте, я вам сделала пар!».Поразительно, чем можно выдвинуться в толпе – стоит только в позе власть имущего предпринять какое-либо «революционное» выступление, непонятное и психологически странное остальным. А вообще, за последние годы страшно понизился уровень парной.
1 января
Празднования и поздравления, и всюду металлорок. Он сводит с ума не одними децибелами, но и ритмом, который не только отупляющ, но соматически разрушителен. Это маршеобразный ритм, настраивающий на агрессивную атаку. Олег Чухонцев обо всем сразу: это не соревновательная идеология, а главари группы захвата.
Просто так встретилось в записках: Бердяев Булгакову: «А что, Аделаида (Герцык) была сегодня очень софийна?».
3 января
Вечером звонил Аверинцев, еще раз поздравил с Новым годом: «Чтобы твоя воля все препятствия побеждала». (В другой раз сказал: «Чтобы ты так же крепко держала меч в своей руке».) Еще раз вспомнил анекдот о различии между немцами и австрийцами, только один австриец теперь – пиво, а два – вальс, а в другом варианте было – «психоаналитик и пациент», а трех по-прежнему не бывает, потому что тут примешивается кто-нибудь из инородцев.
И еще Сережа рассказал анекдот из тех любимых, что сравнивают ментальность двух наций: как в конце 1-й Мировой войны в окопе два офицера, прусак и австриец, обсуждали положение вещей, когда все трещало по швам; прусак, подкручивая ус, говорит: «положение серьезно, но не безвыходно». Австрияк отвечает: «положение безвыходно, но несерьезно». «Тебе не кажется, что наступает конец света, ведь мой свет – это Европа. Америка кончилась, срам! Ирак бомбят, хорошо это или плохо, но это серьезно. И в этот момент вся Америка занята Моникой Левински. Если бы коммуниствующие пацифисты устраивали демарши, это было бы еще ничего. А тут сочетание похабства с реликтами худшего ханжеского пуританизма. На этом фоне как велик Саддам Хусейн!». Тут я заметила о парадоксальной ситуации Клинтона: нас, весь мир, уверяют, что все дело в юридической стороне, а именно, в нарушении клятвы на Конституции, присягая которой, он дал слово не врать. Что ж, проступок ужасный. Но для установления факта самого служебного романа обличители публично погрузились в раскапывание и извлечение на свет интимных подробностей прелюбодеяния, на фоне чего нравственная сторона дела скрылась из виду. Сережа с этим сразу согласился.
Мы опять возвращаемся к Ираку: «В настроениях иракцев есть то, что я не могу не уважать. И если этого не понимать, то это еще одно свидетельство безумства. Фукуяма поразил меня не рассуждениями о конце истории, а тем, что объяснял российские события не экономическими, а оскорбительными мотивировками. (Я вспомнила, что Аристотель делил все мотивировки на: 1) разумные, 2) оскорбительные и 3) вожделительные. Выбирайте, которые тут главные.) Мир сейчас довольно сильно рассердился на Америку за Ирак. Вся Европа, кроме Германии, чувствует себя слабой, на задворках».
«А что делается с исламом? Ислам кротким не был никогда. Однако террором занимались исламисты, и их презирали в исламском же мире, а теперь умма молчит. С раввином я пререкался на Святой земле, но с мусульманством знаком по рассказам родителей, которые во время войны укрывались в Средней Азии, откуда мои главные познания. Вряд ли те склонны к пререканиям».
Зашел разговор о Бахтине. «Махлин, – сказал Сережа, – занимается ужасающей бахтинской индустрией. Но меня пугает и противоположный негативистский подход к Бахтину»; привел в пример некоего иностранца. «Когда человек, совершенно не потрудившийся внимательно вникнуть в то, что говорит Бахтин о Достоевском, одним жестом отметает все, то это очень противно». Мы пришли к выводу, что «ужасающая индустрия» развернулась во всех областях умственной деятельности. Сережа: «А Гройса знаешь? Он – диктатор в Германии, впрочем, как и в России. Он всем объяснял, что Бахтин тоталитарист и сталинист. Мандельштамовская индустрия тоже есть, а так как Осип Эмильевич был человек еще более уязвимый, то, читая статьи о нем, я оглядывался на его портрет. Проблема не в том, что люди занимаются известными лицами и существенными предметами, а в том, что то, что было до них, им совершенно чужое». (Я: «Такова новая философская кухня во Франции. И мы им, новым любомудрам, платим благодарным подражанием».) В отношении истолкования поэзии – этим все больше занимается мой уважаемый антипод – Гаспаров. Оказывается, по его мнению, стихи не могут быть просто поняты, без научного посредника-толмача. Это позиция инопланетянина…» (При этом отношения С. с Гаспаровым были уважительно-дружескими, между ними был даже заключен договор: кто первый уйдет из мира, тому оставшийся напишет некролог. Гаспаров это слово сдержал.) «Характерна история одного завкафедрой литературы Венского университета, словака, который был возмущен поданным мной списком литературы для студентов – наличием в нем четырех романов Достоевского и отсутствием поэмы о Владимире Ильиче Ленине Маяковского. “Где поэма?”