Пансионат «Мирамар»
Шрифт:
— Я член административного совета, избран от служащих, — ответил Сархан.
— А прежде занимался политикой?
— Нет.
— Я полностью согласен с идеями, провозглашенными революцией, — вмешался Хусни Алям, — и поэтому считаю себя восставшим против своего класса, который революция и призвана почистить.
— Тебя, во всяком случае, революция не затронула, — заметил Мансур Бахи.
— Не в этом дело. Ведь даже самые бедные представители нашего класса не одобряют революции.
— Я считаю, что революция обошлась слишком мягко со своими врагами,
Талаба Марзук подумал, что если он будет и дальше хранить молчание, то это может повредить ему. И он, выбрав момент, включился в разговор:
— Я потерпел значительный убыток, и я был бы лицемером, если бы сказал, что не страдаю, но я был бы также и эгоистом, если бы стал утверждать, что того, что сделано, не нужно было бы делать…
Когда под утро я добрался до своей комнаты, Талаба-бек вошел следом за мной и спросил, что я думаю по поводу его высказывания.
— Ты говорил прекрасно, — ответил я, вынимая искусственную челюсть.
— Думаешь, они мне поверили?
— Не сомневаюсь…
— Наверное, мне лучше подыскать другое местожительство…
— Глупости.
— Всякий раз, когда я слышу, как восхваляют революцию, принесшую мне гибель, у меня начинается обострение ревматизма!
— Ты должен научиться укрощать его.
— Как это делаешь ты?!
— Мы не похожи с тобой ни в чем, ты же знаешь, — смеясь, ответил я.
— Желаю тебе кошмарных сновидений, — сказал Талаба-бек, отправляясь к себе.
Марианна спиртного не пила, а из еды довольствовалась кусочками жареного мяса и стаканом теплого молока.
— Плохо, что концерт Умм Кальсум начинается так поздно, — заметила она.
Однако молодые люди не очень тяготились ожиданием. Они ели, пили и веселились.
— Я знаю о вас очень многое, — неожиданно сказал мне Мансур Бахи.
Меня охватило чувство детской радости, будто я на мгновение вернулся к дням своей юности.
— Я не раз просматривал старую прессу, когда готовил очередную радиопрограмму, — пояснил он, — У вас интересная биография. Вы ведь активно участвовали в политической жизни страны, состояли в партии аль-Умма, в партии «Ватан». А в революцию…
Я с жаром ухватился за предоставившийся случай пройтись по дорогам истории. Мы говорили с ним о незабываемых событиях, разобрали позиции различных партий, вспомнили партию «Вафд», противоречивость ее принципов, выяснили, почему я примкнул к партии «Истикляль», а позже поддержал революцию…
— Но почему вы так мало писали о коренных социальных проблемах?
Я рассмеялся.
— Я начал свой путь с «Аль-Азхара», поэтому нет ничего удивительного в том, что я действовал как маазун [9] , который выступает в роли примирителя Востока с Западом!
— А не странно ли, что вы вели кампанию и против братьев мусульман и против коммунистов — ведь их учения противоположны.
— Было время сомнений. А затем пришла революция.
9
Маазун —
лицо, уполномоченное судом шариата заключать браки.— Значит, ваши сомнения кончились?
Я ответил утвердительно. Но я знал, что мои сомнения, которые не могут разрешить ни партия, ни революция, остались со мной, и повторил про себя мольбу, о которой не ведает ни одна душа на свете.
Эти остроумные, состоятельные молодые люди доставляли немало хлопот Марианне. Да и у Зухры прибавилось работы, но она и виду не подавала. Что касается Талаба Марзука, то он заявил:
— Мне не нравится ни один из них.
— И Хусни Алям? — спросила Марианна.
— Сархан аль Бухейри — самый опасный из них, — продолжал Талаба. — Он пользуется революцией для своей выгоды. Заявляет, что он из семьи аль-Бухейри, о которой никто не слышал. В то время как каждый, кто родился в провинции аль-Бухейри, считается Бухейри, даже Зухра может называться Зухрой аль-Бухейри.
Мы с Марианной рассмеялись. Мимо нас, спеша куда-то по своим делам, прошла Зухра, очаровательная, как распустившийся цветок. На ней была голубая косынка и серый жакет, подаренный ей Марианной.
— Мансур Бахи, — вернулся я к разговору, — умный юноша. Ты не находишь? Мне думается, он из тех, кто делает все молча. Он из подлинного поколения революции…
Я вышел из ванной и увидел в коридоре Зухру и Сархана аль-Бухейри, они о чем-то шептались. Сархан стал говорить нарочито громко, как бы отвечая на вопрос девушки. Я прошел в свою комнату, сделав вид, что ничего не заметил. Однако мной овладело беспокойство. Как уберечь Зухру, когда вокруг нее столько молодых людей?
Когда Зухра принесла мне утренний кофе, я спросил ее:
— Где ты проводишь воскресные вечера?
— В кино, — весело ответила она.
— Одна?
— С мадам.
— Да сохранит тебя аллах, — удовлетворенно промолвил я.
— Ты беспокоишься обо мне, будто я маленькая девочка, — улыбаясь заметила она.
— Ты и есть девочка, Зухра.
— Вовсе нет. В трудный момент ты увидишь, что я могу вести себя как мужчина.
Приблизившись к ней, я сказал:
— Зухра, эти юноши не знают меры своим желаниям, что же касается серьезности их намерений, то…
Я щелкнул пальцами, но она перебила меня:
— Отец мне рассказывал обо всем…
— Я действительно люблю тебя и боюсь за тебя.
— Я понимаю. Нет на свете другого такого человека, как ты. Я тоже люблю тебя.
Никогда прежде я не слышал, чтобы эти слова произносили так чисто и нежно.
Мы были одни в холле. Марианна сидела на своем обычном месте под статуей девы Марии, глубоко задумавшись. Дождь, начавшись с обеда, лил не переставая. Вспышки молний перемежались раскатами грома. Тяжелые серые тучи заволокли небо.