Папа есть, нужна Любовь

Оставляю поднос на кухне, возвращаюсь в комнату Аллы Васильевны. Здесь сильно пахнет лекарствами, от запаха мутит. Но нос быстро привыкает, если находиться тут больше минуты.

— Сейчас придет Валентина Петровна, присмотрит за вами. Мне нужно съездить в салон.

Свекровь мычит и трясет головой — не хочет оставаться с сиделкой, нанять которую заставила Бориса я.

А я не хочу оставаться с ней. И вообще в этой квартире.

Я не подписывалась сидеть лично!

Я вообще жду развода!

Я просила развести нас немедленно. Нам дали месяц на примирение. Борис настоял на трех. Раздел имущества — только через суд — тоже по настоянию Миронова. Он вообще против развода. Твердит, что любит.

От большой любви грозит оставить ни с чем, даже без салона, ага.

Но я же понимала, что просто не будет.

Вика говорит, мне нужен адвокат, но к кому бы я ни обращалась, как только они слышат фамилию, отказываются даже консультировать.

Хорек недоделанный! Везде подсуетился.

Как муж и жена мы больше не живем. Ничего общего у нас, кроме нажитого в браке имущества, нет.

Карточка больше не пополняется. Я, если требуется, трачу выручку с салона. Это Борис таким образом хочет показать, что без него я не проживу, ждет, когда начну просить. Уверен, что я привыкла к хорошей жизни, а без мужа — пропаду.

Я с ним пропадаю, а не без него!

А еще оказалось, что все имущество записано на его мать. Даже салон. Борис сказал, это чтобы налогов меньше платить. Но я ему не верю. И корю себя за то, что не проверила документы раньше. Кто ж знал, что бывший любимый так подставит.

Мне пришлось идти на компромисс с Мироновым. Я живу в нашей квартире, присматриваю за его матерью, веду хозяйство. А как только ей станет лучше — он даст мне развод и переоформит салон на меня.

Месяц уже прошел, осталось еще немного.

Раньше Борис с утра до поздней ночи пропадал на работе. Дела были чуть ли не государственной важности.

Теперь — то я знаю, какие у него были дела! Но меня это больше не трогает. Внутри меня — выжженая пустыня. Чувств к мужу кроме брезгливости нет.

Мы почти не разговариваем. По крайней мере я. Не хочу общаться с мужем. Тошнит каждый раз, когда Борис перед глазами маячит. Он же пытается помириться — признания, цветы, подарки, приглашения в рестораны. С моей стороны полный игнор. Он бы и на море путевки взял, но мать больна. Нельзя оставить.

Мать или любовницу? — подмывает съязвить. Только зачем мне знать ответ?

Алла Васильевна в одной поре. Не хуже, не лучше. И я в тупике, но надеюсь, что салон рано или поздно будет моим. Борис обещал.

Теперь вдруг у него много свободного времени. На работу ездит по необходимости. К моему сожалению.

Если мне нужно куда-то отлучиться — подрывается ехать со мной. И мне проще отказаться от своих планов, чем сидеть с ним в одной машине.

Стараюсь делать дела, когда мужа дома нет. Сбегаю при первой же возможности. Чаще всего — на работу. И возвращаться домой не хочу, но приходится. Потому что я экономлю и готовлю себе финансовую подушку безопасности. Втихаря от Миронова.

В салоне, среди цветов, я отдыхаю от мужа, свекрови и дома. В компании Вики, с которой мы сдружились. Все силы вкладываю в свою «Камелию». Она — моя отрада.

Сейчас собираюсь туда.

Рядом с чаем и печеньем кладу пульт от телевизора. Захочет — включит.

Как раз звенит дверной звонок.

— А вот и Валентина Петровна. Все, я ушла. Когда буду — не знаю.

Все равно свекровь не разговаривает, поэтому не церемонюсь.

Я вообще стала жесткой, наглой, уверенной. Даже самоуверенной. Дерзкой.

Больше не заглядываю в рот мужу. Не боготворю его.

Его это задевает. Он бесится, но ничего сделать не может. Я не могу простить, забыть, полюбить заново.

Впускаю сиделку, даю кое — какие наставления. Женщина и без меня все знает и умеет. Прощаюсь с ней, беру ключи, сумочку, спускаюсь во двор.

— Любаша, ты, что ли? — окликает меня женский голос.

Оглядываюсь.

— Баба Катя? — узнаю в пожилой женщине отцовскую соседку. Ковыляет, переваливаясь с боку на бок, ко мне. В руке тощая цветастая котомка. — Вы какими судьбами здесь?

— Внук тут квартиру снял, приезжала с ревизией, — поясняет с одышкой. — А тебя сразу и не узнать, — осматривает с ног до головы. — Похорошела как, — одобрительно. — Красавица. Живешь тут?

— Живу.

— Муж, детишки есть?

— Детишек нет, — отвечаю односложно. Не хочу посвящать постороннего человека в свою жизнь.

— У отца-то давно была?

— Давно… Мы созваниваемся.

Иногда. На праздники.

— А-а, так и тебя с его жинкой мир не берет? Ох и вредная баба, — старушка недовольно трясет головой. — Давеча сцепились с ней. Старшой ее мне всю дверь краской измазюкал. Это, говорит, баба Катя, как его… графин, графит…

— Граффити.

— Вот-вот. Оно. Стирать наотрез отказался, поганец. А дверь-то у меня новая, металлическая. И такой срам теперь. Ох, как мы с матерью его разругались. Весь дом слышал, участковый даже приходил.

Отца мне немного жаль. Но это его выбор. К тому же, у него и его жены — общий ребенок.

— Вас подвезти, баба Катя?

— Подвези, дочка, подвези. Ноги еле ходят.

Жду, когда женщина усядется на переднее сиденье. Помогаю пристегнуться.

Баба Катя всю дорогу трещит без умолку. Рассказывает новости. Главная: Ритка — шалава из соседнего подъезда, опять беременна. Третьим. На что только будет растить и воспитывать детей голь перекатная. Не работает, живет в незарегистрированном браке с каким — то патлатым, получает пособие на детей и едва сводит концы с концами. И вот будет третий ребенок. Безобразие какое. Зачем нищету плодить…

Что за вселенская несправедливость? Кому-то трое, кто-то даже одного родить не может.

Ритку я эту видела, здоровались пару раз. Невзрачная молодая женщина, а гляди-ка, любимица Боженьки. Он ей уже третьего ребеночка дарит. А те двое, что у нее уже есть, хорошенькие черноглазые пацаны трех и шести лет. Младший еще не разговаривает.

Дети всегда чистенькие, хоть и простенько одеты.

Что со мной не так? Почему меня счастье обходит стороной? За что мне такое испытание?

Месяц назад я уже была готова ехать к какой-нибудь колдунье или лекарю, если врачи помочь не могут. Заговоры, снадобья, травы, все равно что, лишь бы помогли…