Папа. Мозаика прямого набора
Шрифт:
– Что? Да ничего не будет, мам. Что может быть?
– Ага, как же. Прям ничегошеньки! Увидишь: сядет тебе на шею и ноги светит. Как Кныш твой! Вдвоём будут кровь сосать, пока ты не издохнешь. А потом один ноги вытрет о твой труп и женится на следующий день, а второй, упаси Господь, – вообще забудет.
Обручальное кольцо
– Шесть миллиметров. Всё, как ты любишь!
– Ну, здорово.
– Обещал выслать фотки, как отольёт.
– Это шайбы?
– Да. Ничего лишнего.
– Пускай к вечеру эскиз сбросит.
– Спрошу. Но вообще, это уникальные кольца! Представляешь!? Представляешь!? Моё с брюликами! Тридцать шесть бриллиантов!
– С гравировкой решила?
– Ой, ну мне всё очень нравится из того, что ты прислал.
– Тогда пускай будет великое дело всегда быть вдвоём.
– Я согласна.
– Никогда не носил обручальное кольцо.
– Да прям! Бабушка рассказывала, что носил.
– Первый год. Я снял его через год после свадьбы и больше не надевал.
– А почему?
– Мухаммад запретил мужчинам своей уммы носить золото.
– Но это же белое золото! Я видела, что мужчины носят перстни. Ничего страшного.
– Серебро носят.
– Пожалуйста! Это очень важно для меня. Ты не представляешь, что для меня значат эти кольца! Я тридцать лет тебя ждала!
– Конечно, моя нечаянная радость. Буду носить, обещаю.
– Хотя бы один год! Ради меня.
– Дай поцелую твои пухлые губки.
– И потом: тебе очень идёт кольцо. У тебя красивые пальцы. Вообще руки – красивые. Каждый раз, когда мы с тобой обедали в Оболенском, помнишь? Я всегда смотрела на твои руки.
– Зачем?
– Ну… – тут она зарделась, – знаешь… говорят, есть какая-то зависимость между длиной пальцев у мужчин и…
– И членом, что ли?
– Да.
– Интересно было знать, как у меня в штанах?
– Ну… просто любопытно. Фу, не смущай меня!
– Ой, ба! Ой, ба! Кто засмущался!?
– Да я сразу засмущалась, как только впервые увидела твои блядские глаза. А когда голос услышала – вообще потекла.
– А что – голос?
– Не знаю. Но вообще! Вообще! Утром, как только ты появлялся в офисе, у меня вся работа вставала. Стоило только услышать твой голос! Жутко сексуальный.
– Поверишь ли, мне его хотели поменять лет шесть назад?
– Кто?
– Врач. Перед операцией делали всякие обследования. Отоларингологу не понравился мой голос. Чё-то там высматривал, связки проверял. А потом такой: вас не смущает ваш голос? Нет, говорю. Что с ним?
– Такое ощущение, что развитие голосовых связок остановилось в переходный период. У вас голос, как у тринадцатилетнего пацана.
– Не нужно трогать мой голос.
– Как хотите. Я просто предложил. Мы могли бы поправить положение голосовых связок, придать голосу более низкий тембр. Вы всё равно будете находиться под общим наркозом.
– Док, иди в жопу.
– Что – прям так и сказал!?
– Нет! Это я так подумал тогда. Но то, что хотелось стукнуть его по голове – это помню хорошо. Сказал, чтобы он оставил свою затею.
– Хорошо, что ты так сказал тогда! Мне очень нравится твой голос. А зачем ты лежал? Что за операция?
– Нос
ломали. Ставили кости на место. До этого мне было тяжело дышать. Ну, как… я вообще носом не дышал.Кныш
Мама с папой празднично одели меня, взяли за руки (он – с одной, она – с другой сторон) и вышли на улицу.
– У нас для тебя подарок!
Стоял очень ласковый весенний вечер, солнце залило окна домов каким-то особенным оранжевым светом и мне было хорошо. Мы шли в сторону школы а затем свернули направо – вниз по ул. Красная.
– Какой, мама?
Тогда мама спросила меня, люблю ли я своего папу. Я сказал да люблю. Ещё я сказал, папа у нас самый умный и самый сильный. Мама всегда так говорила мне. Ещё она говорила, что если бы в магазинах продавали не за деньги, а за правильные ответы на всякие вопросы, то у нас было бы всё.
– Тётя Лена берёт тебя с собою на море! С Аней поедете вместе. Втроём.
Потому что папа всё знал и всегда отвечал правильно. Я годился папой и тоже говорил всем, что папа самый умный и самый сильный. Мама посмотрела на него и улыбнулась. А потом спросила, хочу ли я поменять свою фамилию, которая была Мирошников, на фамилию моего папы и её фамилию. Она сказала, что нехорошо получается, что мама с папой носят одинаковую фамилию, а я – другую.
– Ура! Когда? Спасибо, мамулечка моя! Когда?
Я сказал, что хочу фамилию, как у моего папы. И что всегда о ней мечтал. Тогда она обрадовалась и мы втроём зашли в красивое здание. Мне там поменяли фамилию. Мама показывала подругам. Я гордился ею, и мама гордилась. И всем пацанам сказал, что я теперь Данил Анатольевич. И фамилия у меня – Кныш.
– В пятницу уезжаете. Я уже договорилась! Это наш с папой подарок тебе в честь перемены фамилии.
Зары
– О… так всегда…
– Держи удар, братан.
– Ну, – ходи, чё уж там…
– Мои уехали в Кугульту на три дня. Сасун женится.
– А ты какого чёрта здесь?
– Лабаз не пускает.
– А отец?
– Отправил к Лабазу. Говорит, разрешит – поезжай.
– Вот это я понимаю. Красава!
– Послезавтра краевые соревнования. Сегодня тренировка. Завтра – разгрузочный день. А в воскресенье ехать в Пятигорск. У него на меня какие-то там надежды.
– У отца?
– У Лабазана.
– Ты чего творишь!? А ну – назад! Ты два раза с головы снял…
– Ты зачем вообще садишься играть, если правил не знаешь?!
– Настроение – говно, Арман.
– Чё так?
– Ничё. Заяц три двойки влепил.
– За что!?
– За то, что не прочитал то, что он задавал на лето.
– А Анатолий Иванович разве не договорился?
– Договорился.
– И что?
– Ни что. Три двойки, сказал же. Папа, говорю, такая хуйня: Зайцев задал читать на лето, не смогу помогать тебе. Не ссы, сын, я договорюсь, говорит. Ну, отлично, говорю! Тогда я пошёл. Делай свои куши. Я – следом.